«умном армянине» не только не нуждался, тот его попросту раздражал, а вот в его месте Председателя Президиума Верховного Совета Леонид Ильич нуждался, и очень. При первой же возможности в конце 1965 года он выпроводил на пенсию, достигшего семидесяти лет Микояна и перевел внушавшего ему постоянные подозрения Подгорного из секретарей ЦК в Председатели Президиума Верховного Совета.

Микоян до конца своих дней убеждал всех, что он ушел сам, не мог и не хотел работать с «этой компанией». Но мы-то знаем цену таким заявлениям вынужденных пенсионеров.

С отставкой отца менялся на глазах общий настрой в стране. Уже 24 ноября Ф. Табеев, секретарь Татарского обкома, в недавно еще реформаторских «Известиях», призвал придать «экономическому поиску научную основу». Он утверждал, что общепринятая оценка эффективности предприятий по нормативной стоимости обработки давно доказала свое право на жизнь, менять ее нет смысла, а разговоры о прибыли просто вредны. Таких статей за подписью секретарей обкомов становилось все больше, звучали они все решительнее. Руководители совнархозов молчали, выжидали, как определится начальство в Москве.

Реформаторы, не понимая, что эпоха реформ заканчивается, тем не менее, продолжали проталкивать свои предложения. Газеты по инерции их публиковали, еще не до конца осознавая, что они идут из хрущевского прошлого. 4 декабря 1964 года Белкин с Бирманом тиснули в «Известиях» новую-старую статью о прибыли как универсальной мере успеха, о «свободных», согласованных с покупателем ценах, об отмене контроля за численностью работников и фонда заработной платы, обо всем том, что еще не стало крамолой, но в отсутствие отца потеряло какую-либо актуальность.

Открывшийся 27 сентября 1965 года Пленум ЦК обсудил вопрос «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании и усилении экономического стимулирования промышленного производства» и подвел итог реформаторству. Докладывал Председатель Правительства Алексей Николаевич Косыгин. Две трети доклада и принятого по итогам Пленума постановления посвящены восстановлению центральных министерств и упразднению совнархозов. Совнархозы с самого начала их образования Косыгину как кость в горле, и даже на исходе своей карьеры, на заседании Политбюро 30 марта 1972 года, он отзовется о них как о «проявлении национализма».

В 1965 году по Москве ходили слухи, что за совнархозы вступился Подгорный, его поддержали региональные руководители. Подгорный с Косыгиным крепко поцапались. Брежнев держал нейтралитет. Победил Косыгин.

В последней трети доклада он говорил о даруемых директорам свободах, по существу — уступке свергнутому Хрущеву. Но именно эта уступка и прославила Косыгина. Такая расстановка приоритетов в докладе: две трети восстановлению властной вертикали, треть — свободе предприятиям как нельзя лучше отражает сущность реформаторства Косыгина: страсть к порядку, стремление все разложить по полочкам и убежденность, что все заработает само собой, если только не перепутать полочки. Он требовал, чтобы все в государстве делалось согласно иерархии, команды спускались сверху вниз, а доклады об их исполнении шли снизу вверх.

«Косыгин слыл опытным хозяйственником, хотя в нем слишком сильна была жилка администрирования», — свидетельствует, как всегда осторожный, Микоян.

Мне тоже припоминаются некоторые эпизоды из наступавшей эры нового порядка. Так мой шеф, конструктор ракет Владимир Николаевич Челомей, в 1965 году по прямой связи попытался доложить главе правительства об успешном испытании своей межконтинентальной баллистической ракеты. Ракетные конструкторы Королев, Янгель, Челомей, Макеев привыкли звонить отцу сразу после пуска, радовали его очередным успехом или докладывали о неудаче.

Косыгин поднял трубку телефона, безо всяких эмоций выслушал восторженный доклад Челомея и задал единственный вопрос: «Зачем вы все это мне говорите? У вас, что, своего министра нет?» Надо было видеть лицо Челомея.

Позволю себе еще один характерный пример. В 1965–1966 году Челомей задумал первую в мире орбитальную обитаемую станцию «Алмаз». Работа предстояла огромная, с участием сотен предприятий и десятков министерств. Начали готовить постановление правительства. Главный ведущий разработки Володя Поляченко с проектом постановления день за днем объезжал заинтересованные министерства и ведомства, собирал визы. Сбор подписей занял более года. Когда на проекте постановления расписался последний чиновник, первый — свою подпись снял, время ушло. Все предстояло начинать сначала.

Много позже, уже в 1990-е годы, в США, во время ежегодного форума американских славистов, а они объединяют всех от литературоведов до историков техники, я попал на заседание ракетной секции. Подтянутый моложавый подполковник Смит из Военно-воздушной академии докладывал о структуре руководства космическими исследованиями в Советском Союзе. На плакатах квадратиками, соединенными цветными стрелками, обозначилась вся государственная иерархия: председатель правительства наверху, главный конструктор в самом низу, а между ними — лабиринт госкомитетовских и министерских главков. Докладчик безошибочно ориентировался во всех хитросплетениях схемы, но вывод его прозвучал обескураживающе: такая структура неработоспособна. Но структура работала, успехи Советского Союза в космосе тому свидетельство.

Пришлось мне вмешаться, пояснить, что, к примеру, Королев общался не со «своим» клерком в Госкомитете, как того требует схема, а звонил напрямую Хрущеву. В случае одобрения предложений конструктора они вместе продавливали бюрократию и не снизу вверх, а сверху вниз, да еще всем весом первого лица в государстве. Энтропия отступала, и все начинало крутиться.

К чему я это рассказал? Подполковник Смит сообразил, что столь сложная централизованная бюрократическая структура в принципе неработоспособна, а вот Косыгин, к сожалению, этого не понимал в 1965 году и не понял до конца дней своих. Все силы он тратил на усовершенствование бюрократии, встраивание новых вертикалей и параллелей.

У меня к Косыгину-бюрократу и Косыгину-человеку двойственное отношение. О бюрократизме его я уже высказался, в нем корни его личной драмы государственного деятеля. Если же говорить о человеческой порядочности, то я среди знакомых мне политиков высокого ранга, кроме, естественно, отца, назвал бы Куусинена и Косыгина, да в какой-то степени Микояна. Из незнакомых — Николая Ивановича Рыжкова. Больше никто на ум не приходит.

Теперь несколько слов о последней трети реформы Косыгина.

Для начала процитирую Белкина, свидетеля и участника подготовки этого раздела доклада нового председателя правительства. «Сместили Хрущева, и новые руководители страны занялись прежде всего ликвидацией хрущевского наследия — упразднением совнархозов и воссозданием отраслевых министерств, — пишет Виктор Данилович. — Тем не менее, Косыгину, до последнего времени всячески тормозившему реформу, на новом посту пришлось заняться ею. Он создал комиссию во главе с заместителем председателя Госплана Анатолием Васильевичем Коробовым. Заместителями к Коробову назначили бывшего члена комиссии Ваага, заместителя начальника ЦСУ СССР Ивана Степановича Малышева и академика Трапезникова, нашего с Бирманом коллегу и единомышленника. Что было в его силах, Малышев из проекта ГКНТ (о нем я писал в предыдущих главах) сохранил, и в урезанном виде Косыгин его озвучил на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС».

Как это порой случается в жизни, Косыгин, против воли, унаследовал от Хрущева вместе с постом главы правительства и его «ересь». Алексей Николаевич понимал, что от него ждут стимулирующего экономику решения и одним восстановлением министерской бюрократии не обойтись. Он, естественно, знал об эксперименте и понимал, что полностью его результаты проигнорировать не удастся. Дело зашло уже слишком далеко. Так обстоятельства заставили его приобщиться к «хрущевской реформе». Благодаря этому Косыгин прославился, и совершенно справедливо прославился своей «косыгинской» экономической реформой, давшей, пусть на время, пусть ограниченную, свободу директорам предприятий.

Перечислю кратко уцелевшие после всех утрусок и редактирований осколки от «хрущевской реформы». Сократились спускавшиеся предприятию сверху плановые показатели. Его работу теперь оценивали не только по реализации продукции, но и по прибыли. Предприятию позволили самому распоряжаться сверхплановой прибылью, расходовать ее на премии, развитие производства, улучшение быта работников. По результатам года, если его закончили успешно, всем выплачивали дополнительный месячный оклад, «тринадцатую зарплату», плюс предусматривались еще кое-какие менее значительные свободы и льготы.

Дарованная директорам предприятий «воля» ограничивалась утвержденным наверху, в