в мае 1959 года вынесли на заседание Президиума ЦК.

До того как рассказать об этом заседании, несколько слов о личных взаимоотношениях Хрущева и Несмеянова. Александр Николаевич сетует в воспоминаниях, что Никита Сергеевич его не понимал, как не понимал он и академических проблем, а потому и решения принимал с его, Несмеянова, точки зрения неверные.

Действительно, отношения между ними не сложились. Кто тут больше приложил руку, судить не берусь, но попытаюсь разобраться. Любопытная получается картина. С академическими проблемами к отцу приходят Нобелевские лауреаты Капица и Семенов, выдающиеся математики Лаврентьев и Соболев, а президент Академии наук оказывается как бы в стороне. Не то чтобы отец с Несмеяновым не встречался. Естественно, они виделись, и не раз. Но в памяти отца эти встречи не запечатлелись. Это примечательно. Все, что заинтересовывало отца, он запоминал намертво. А Несмеянову запомнились две встречи. Какие же вопросы задавал академик руководителю государства? Александр Николаевич припоминает, но не очень отчетливо, что, по всей вероятности, в 1956 году, он вместе с Курчатовым пошел к Хрущеву говорить о генетике.

Инициативу разговора захватил Курчатов, говоря о выгодах, которые США получаю от гибридных сортов кукурузы, а у нас таковых нет из-за предвзятого отношения к современной генетике.

Напомню, что к тому времени отец уже получил отчет делегации Мацкевича о поездке в США, уже повстречался с Гарстом, закупил у него партию гибридных семян и поручил нашим селекционерам заняться гибридизацией вплотную. И профессор Александр Самсонович Мусийко в одесском Селекционно- генетическом институте вскоре создал кукурузный гибрид Одесская-10. Так что к моменту визита, если отец и не знал о гибридной кукурузе все до тонкости, то наверняка разбирался в вопросе лучше атомщика Курчатова или химика Несмеянова.

Несмеянов справедливо пишет, что Курчатов напрасно начал игру на чужом поле, Хрущев дорожил его мнением, но не в области кукурузоводства. В ответ на тираду Курчатова он показал ему лежавший на углу стола почти полуметровый сухой кукурузный початок.

— Не надо о сельском хозяйстве, — перебил Курчатова отец, — ваше дело физика и химия, а не кукуруза.

Курчатов перестроился и заговорил о теоретических ошибках Лысенко, здесь Хрущев окончательно заскучал.

«Смысл его вялых реплик, — пишет Несмеянов, — сводился к одному: вы ученые и ваше дело решать вопросы теории, наше же дело — практика… Я, сколько мог, поддакивал Курчатову», — так Несмеянов оценил свое участие в разговоре.

На вопрос Несмеянова, можно ли переводить и издавать книги по современной биологии последовал ответ: «Да кто же вам мешает?»

На этом аудиенция закончилась, правда, на прощание отец, со слов Несмеянова, предупредил их: «Лысенко не трогайте».

Несмеянов из-за своей пассивности на отца никакого впечатления не произвел.

Следующий раз, скорее всего это конец 1957 года или начало 1958-го, Несмеянов пошел к Хрущеву один. Тогда, после встречи Хрущева с академиком Семеновым, готовилось постановление «О химизации». Естественно, отец ожидал, что президент Академии заговорит о перспективах развития науки, в частности химической, в конце концов, он, как и Семенов, химик. Но Несмеянов снова разочаровал отца, просить о встрече с главой правительства его побудил «слух», что готовится сокращение двухмесячного отпуска академическим научным сотрудникам, а также отмена выплаты ежемесячной «надбавки за звание» — академикам 500 (5 000 рублей до реформы 1961 года), а членам-корреспондентам 250 (2 500) сверх зарплаты, независимо от выполненной работы.[55] Действительно, в 1958 году готовились решения о сокращении, а кое-где и полной отмене, как тогда считали, необоснованных привилегий чиновникам, генералам от науки и просто генералам. Соответствующие постановления приняли в 1959 году. Я о них еще расскажу.

Несмеянов уговаривал Хрущева академиков не трогать, объяснял, «что ученому сплошь и рядом приходится идти на смертельный риск и, потом, им необходима уверенность в прочном материальном положении…

«Мои доводы убедили Хрущева, — с удовольствием отмечает Александр Николаевич, — он выразил согласие с ними, благодарил меня. Вопрос о сокращении отпуска был похоронен, не возникал и вопрос об оплате «за звание академика».

Несомненно, труд академика требует соответствующей оплаты, но меня доводы Несмеянова не убеждают. Найдется еще немало профессий, где приходится рисковать и побольше, чем в академической лаборатории. С другой стороны, я понимаю Александра Николаевича, никому не хочется терять ни удлиненный отпуск, ни доплаты за академический титул. Будучи кандидатом, а затем доктором наук, я очень болезненно воспринимал разговоры о возможности лишения нас, пусть и не академических, но тоже весьма приятных привилегий. Такие разговоры периодически возникали вплоть до самого конца советской власти.

Отец все больше разочаровывался в Несмеянове. Он по-прежнему уважал его как ученого, но уважал абстрактно. В отличие от академиков, известных ему конкретными делами, о Несмеянове отец говорил в общих словах. Так он и остался для него расплывчатым «хорошим коммунистом и хорошим ученым». Отец не мог понять, почему «рядовые» академики Капица, Курчатов, Семенов, Лаврентьев, Христианович идут к нему с вопросами общегосударственного значения, болеют за дело, а глава Академии…

Тому имелись свои причины. С упомянутыми академиками Несмеянов не ладил. Он вообще не жаловал «нарушителей спокойствия», а Лаврентьева и Семенова откровенно не любил именно за то, что они постоянно лезли «не в свое дело», да еще через его голову. Лаврентьев без его ведома «пробил» создание Сибирского отделения. Семенов, вопреки воле Несмеянова, организовал в подмосковной Черноголовке испытательный центр, где занимался теорией взрыва. За счет личных связей и своей энергии он привел в Черноголовку со стороны военных строителей, ежегодно неведомым для президента Академии образом «осваивал» львиную долю выделяемых АН СССР ресурсов. В результате Черноголовка существенно обгоняла Пущино, где Несмеянов создавал свой собственный научный центр, куст химических и биохимических институтов.

Отношения в Академии складывались очень непростые, и симпатии отца оказывались на стороне людей динамичных, инициативных. Несмеянов обижался, но выводов не делал, он более всего чтил спокойствие.

В такой обстановке в мае 1959 года проходило заседание Президиума ЦК, положившее начало реформированию Академии. Докладывал, по всей видимости, Мухитдинов. Потом выступил Несмеянов, после него — Косыгин и Брежнев, заключал обсуждение отец. Все согласились, что Академия наук разбухла, погрязла в несвойственных ей разработках, стала трудно управляемой.

Решать с ходу ничего не стали, реорганизация науки дело неспешное и деликатное, поручили Несмеянову и ученому секретарю Академии Александру Васильевичу Топчиеву подготовить предложения.

Александр Николаевич поначалу рассчитывал, как и в 1955–1956 годах, «спустить дело на тормозах», отделаться малой кровью, предложил пожертвовать лабораторией двигателей академика Стечкина, она по направлению прикладная, и передать в совнархозы, расположенные на их территории, филиалы кое-каких институтов.[56]

С этими предложениями Несмеянов выступил в июне 1959 года на уже упомянутом Пленуме ЦК. Отвечая ему, Хрущев продолжил дискуссию, начатую на майском заседании Президиума ЦК, напомнил, что основные достижения академика Ивана Павловича Бардина относятся к периоду, когда он работал на Кузнецком металлургическом комбинате в Сибири. «Примерно то же получилось с крупным специалистом по углю академиком Львом Дмитриевичем Шевяковым, — я его хорошо знаю, он читал нам лекции на рабфаке в Юзовке, потом работал в Днепропетровске, а теперь осел в Москве. Что же, товарищи, разве наука хуже может развиваться в Свердловске, Сталино или Днепропетровске, чем в Москве? Там, где жизнь, там и наука!»

Однако и тут обострять вопрос отец не стал, миролюбиво отметил, что «переселение — это как