ужасающим грохотом сжатия – судорог богатырского тела ледяной пустыни. Страшной игрой звучит этот грохот среди великого безмолвия; кажется он приближением стихийных сил – мифических иойтингов и римтурсов, с которыми вот-вот придется вступить в борьбу. Но мы перед ними не трепещем.

Мне часто приходит на ум шекспировская Виола,[210] мертвенно- бледная от скорби, подобная мраморной надгробной статуе, олицетворяющей терпение. Разве мы сами не олицетворяем собой эту мраморную статую терпения, мы, сидящие здесь на льду и провожающие год за годом в ожидании, когда, наконец, пробьет наш час? Мне бы хотелось создать подобный монумент. Это был бы одинокий человек в мохнатом одеянии из волчьего меха; покрытый с ног до головы инеем, сидит он на ледяном бугре и глядит поверх беспредельных тяжелых льдов во мрак в ожидании весны и света.

После 1 ч ночи с пятницы на субботу мы не наблюдали никакого сжатия, вплоть до вчерашнего вечера, когда давление внезапно снова повторилось. Сначала снаружи донесся шум, и на палубный тент посыпался со снастей снег. Я едва успел подумать, что, судя по шуму, это, вероятно, начались подвижки, как «Фрам» получил такой сильный толчок, какого не испытывал с прошлой зимы. Меня несколько раз покачнуло взад и вперед вместе с ящиком, на котором я сидел за книгой. Сотрясение и шум продолжались. Я вышел на палубу. С запада и северо-запада доносился сильнейший грохот ледяного напора. Натиск длился свыше двух часов. Лед хотел, по-видимому, принести нам свои новогодние поздравления.

Новый год мы встретили мирно, с трубками и папиросами, потягивая пунш из морошки. Я думаю, нет надобности упоминать о том, что стол был обильно уставлен сластями. Мы беседовали о старом и новом годе и о том, что ждет нас в будущем, слушали орган и скрипку.

Приблизилась полночь. Блессинг притащил из своих, по-видимому, неисчерпаемых запасов бутылку настоящего ликера (Linjeakkevit), и этим норвежским напитком мы проводили старый и встретили новый год.

Как много мыслей теснилось в голове при этой встрече нового года, уже второго здесь на «Фраме» и, очевидно, последнего, который мы проводим все вместе. Поэтому более чем уместно было с моей стороны сказать всем и каждому от души спасибо за все время, проведенное так хорошо вместе, за доброе товарищеское согласие. Едва ли кто-нибудь из нас мог бы заранее представить себе, что мы так дружно проведем время здесь, на далеком Севере. Затем выступил Свердруп с пожеланием, чтобы санная экспедиция, которую мы с Йохансеном предпримем в наступающем году, прошла удачно и во всех отношениях завершилась успехом. После этого был поднят тост за счастливый новый год для тех, кто остается на «Фраме». Случилось так, что именно при смене годов мы оказались на грани совершенно нового мира. Ветер, свист которого мы слышим в снастях над нашей головой, несет нас не только в неведомые края, но и к самым высоким широтам, когда-либо достигнутым человеком. Мы чувствовали, что именно в этом наступающем году будет достигнут кульминационный пункт экспедиции, в этом именно году будут добыты самые ценные результаты. Если этот год будет хорошим для тех, кто остается на «Фраме», и «Фрам» продвинется вперед, с честью выполняя свою задачу, как он ее выполнял до сих пор, то никто не сомневается, что и те, кто живет под его палубой, также выполнят свою задачу.

Наступил первый день нового года – тот же ветер, те же звезды, тот же мрак, что и раньше. Даже в полдень нет никаких признаков рассвета на юге. Вчера мне показалось, что я вижу на юге что-то похожее на зарю; по небу разливалось как бы бледное сияние, но оно имело слишком желтовато-белую окраску и поднималось чересчур высоко; я решил, что это скорее северное сияние.

Сегодня опять небо в той же стороне казалось светлее, но едва ли это могло быть чем-нибудь иным, кроме флера северного сияния, оно раскинулось по всему небу немного выше гряды облаков у горизонта и всего ярче светит на южном краю неба. Точно такие же световые явления наблюдали мы при иных обстоятельствах и в иных частях горизонта. Воздух, в особенности вчера, довольно прозрачен, но горизонт постоянно заволакивают облачная мгла или туман.

Сегодня ночью было на редкость сильное северное сияние. Световая полоса, наподобие змеи, быстро извивалась по южной стороне небосклона, и лучи, расходившиеся от нее, достигали почти зенита. Через зенит шла в течение некоторого времени лента с величественной короной, бросавшей на лед отсвет, похожий на лунное сияние. Небо зажгло в честь нового года свои огни, устроило феерическую пляску лучей среди ночи. Эти контрасты, кажется мне, олицетворяют внутреннюю природу самого северянина. Пляски искрящихся лучей на небе среди удручающей своим безмолвием природы, среди леденящего холода разве не напоминают наших норвежских танцев с их необузданными прыжками, громких переливов диких горных мелодий? Молнии северного сияния сверкают в душе северянина, жгучие стремления живут у него глубоко под ледяной оболочкой. Это жизнь, брезжущая в ночи, погруженной в сон; если бы только она могла выйти за пределы этих ледяных просторов, распространиться по свету!..

Итак, наступил 1895 год.

«Четверг, 3 января. Тревожный день. Жизнь полна перемен, несмотря на все ее однообразие. Вчера еще мы строили всякие планы на будущее, а сегодня – как легко могли мы очутиться на льду безо всякого крова над головой. В 4 ч 30 мин утра начался напор льда в полынье за кормой, а в 5 ч – в полынье с левого борта. Я проснулся примерно часов в восемь от хруста и треска во льду, какой бывает в начале сжатия. Затем легкое сотрясение «Фрама», и я услышал доносящийся снаружи гром. Выйдя наверх, я был немало удивлен, увидев вдоль всей полыньи с левого борта, не больше чем в тридцати шагах от судна, громадную ледяную гряду. Трещины образовались шагах в восемнадцати от нас. Вещи, лежавшие на льду с этой стороны, пришлось перенести на борт; доски и бревна, которые летом поддерживали снежную хижину метеорологов и щиты перед ней, мы вырубили изо льда, чтобы не лишиться лесоматериалов. Прорубь, в которую была опущена планктонная сеть, при сжатии завалило льдом. Уже перед самым обедом я вернулся на судно, и тут началось новое сжатие. Снова спустился на лед. Грохот шел со стороны полыньи с левого борта, напор был очень сильный. Ледяная гряда медленно приближалась. Несколько позднее вышел на палубу Свердруп, но тотчас же возвратился и объявил, что ледяная гряда быстро надвигается на нас; нужно скорее перетащить на правую сторону «Фрама» стоявшую на нартах вьюшку для измерения глубины, так как с левой стороны лед дал трещины совсем близко от корабля. Гм, если на нас навалится такая ледяная гряда, прежде чем «Фрам» оторвется от льдины, удовольствия будет мало. «Фрам» теперь еще больше накренился на левый борт, чем раньше.

После обеда были приняты подготовительные меры на случай, если дело примет плохой оборот и нам придется покинуть судно. На палубу выставили наготове нарты и каяки; на лед с правого борта вынесли двадцать пять ящиков с собачьими сухарями, на фордек – девятнадцать ящиков с хлебом; наполнили керосином и вытащили на верхнюю палубу четыре цистерны общей вместимостью 200 л. Кроме того, еще раньше налили 100 л керосина – «снежинки» в десять жестянок поменьше и выставили их на палубу вместе с цистерной, наполненной «черным» маслом. Таким образом, топлива приготовили достаточно.

Когда мы сидели за ужином, вдруг опять послышался тот же хорошо знакомый треск и хруст во льду. Он все приближался и приближался и в конце концов раздался как раз под нами. Я выбежал наверх. Сжатие происходило в полынье в некотором расстоянии от правого борта. Я вернулся вниз, и мы продолжали ужинать. Педер, совершивший небольшой обход по льду, пришел сейчас же после этого и, как всегда, с веселой улыбкой сообщил, что треск не к добру: лед треснул меньше, чем на длину нарт от ящиков с собачьими сухарями, и трещина эта тянется до самой кормы «Фрама». Я вышел посмотреть и убедился, что трещина действительно порядочная. Ящики с сухарями мы перетащили для большей безопасности немножко вперед, тем более что вокруг судна появилось много мелких трещин. После этого я спустился вниз, набил трубку и погрузился в приятную беседу со Свердрупом у него в каюте.

Прошло довольно много времени, как вдруг снова раздался треск и началось сжатие. Шум был не больше обычного, но все же я спросил игравших в кают-компании в хальму, есть ли кто-нибудь на палубе. Если там никого нет, пусть кто-нибудь пойдет посмотреть, где происходит сжатие. В это время у нас над головой послышались быстрые шаги, и в кают-компанию спустился Нурдал. Он доложил, что сжатие происходит с левого борта и что неплохо было бы, если бы кто-нибудь еще подежурил на палубе. Мы с Педером поспешили наверх; за нами последовали и другие. Я кинулся по трапу вниз на лед, как вдруг Педер закричал мне сверху: