Источник лирической скорби, нашедшей выражение в этих строках, надо, несомненно, искать во многих горьких разочарованиях, что дает ценные сведения о профессии анонимного автора. Гости, приглашенные на обед ровно в час, между тем оказались довольно пунктуальными; запоздал, и то помимо воли, один я, так как должен был сделать несколько снимков при быстро исчезающем дневном свете. Меню было великолепным:
1. Суп из бычьих хвостов.
2. Рыбный пудинг с растертым маслом и картофелем.
3. Черепаха с горошком и картофелем.
4. Морошка с рисом и со сливками. Кронмальц-экстракт. Затем кофе с медовыми пряниками.
После столь же обильного ужина публика потребовала «музыку», которая в течение всего вечера и преподносилась в избытке различными виртуозами органа. Особенно отличился Бентсен, который за последнее время имел полную возможность напрактиковаться, наматывая на льду лотлинь.[199] Темп музыки то замедлялся, будто она исходила из бездны в 700 или 1000 м глубиной, то ускорялся и становился живее, точно музыка приближалась к поверхности. В конце концов возбуждение разрослось до того, что меня и Петтерсена заставили станцевать и вальс и польку, и мы на довольно-таки тесной бальной площадке исполнили несколько чрезвычайно изящных pas de deux. В заключение в пляс пустился и Амунсен; остальные играли в карты. В промежутках был сервирован десерт: персиковое варенье, сушеные бананы, винные ягоды, медовые пряники.
Короче говоря, мы веселимся, – и почему бы нам не веселиться? Нас быстро несет к цели; мы уже на полпути между Новосибирскими островами и Землей Франца-Иосифа, и никто на «Фраме» не сомневается в том, что цель экспедиции будет достигнута. Итак, да здравствует веселье!
А наверху царит беспредельная тишина полярной ночи; месяц льет свой свет над ледяной равниной, и высоко в небе ярко блещут звезды; нет мятежного северного сияния, и южный ветер шумит в снастях как-то тихо и печально. Всюду глубокое спокойствие покоя. Это бесконечная красота – нирвана[200]».
Сегодня ночью в 11 ч 30 мин было прекрасное северное сияние. Блестящая корона окружила зенит венком из лучей, несколькими кольцами одно над другим. Далее по небу расходились большие и меньшие снопы лучей, особенно далеко спускаясь на юго-западе и востоко-юго-востоке. Все они направлялись вверх к короне, которая сверкала, как ореол. Я долго стоял и смотрел. Временами можно было различить темное пятно в середине, в том пункте, где сходились все лучи, немного южнее Полярной звезды и по направлению к месту, занятому в ту минуту Кассиопеей. Ореол волновался и двигался безостановочно, точно он был игрушкой бури в верхних слоях атмосферы. Из мрака внутри ореола выскакивали все новые лучи света, за ними другие, и тогда темное поле в середине ясно выделялось. В другое же время оно было совершенно закрыто световыми массами. Затем буря в верхних слоях атмосферы как будто утихла; сияние побледнело и некоторое время светилось матовым беловатым светом, чтобы потом опять внезапно засиять и снова начать ту же игру. Вся масса света над короной могучими волнами переходила через зенит и темное центральное пятно, буря усиливалась, лучи сплетались друг с другом; все становилось одним огромным световым хаосом, который заволакивал корону и заливал и ее, и лучи, и темное пятно в середине неба потоком светящегося тумана. В заключение все опять побледнело, и я ушел вниз.
В полночь никакого северного сияния уже почти не было видно».
Последние два дня пасмурно и даже в полдень так темно, что я подумал, не придется ли вскоре отказаться от прогулок на лыжах. Но сегодня утром наступила ясная, тихая погода, и я совершил восхитительную прогулку на запад, где образовалось много новых нагромождений льда, впрочем незначительных.
Сегодня «Фраму» исполнилось два года. По этому случаю был тонкий обед, из жареной фаршированной палтусины, черепахи, свиных котлет с бобами и зеленым горошком, плум-пудинга (в первый раз настоящий горячий плум-пудинг) с соусом и, наконец, земляники. К столу, как обыкновенно, было подано вино (т. е. лимонный сок с водой и сахаром) и кроновский мальц-экстракт. Наверное, все чувствовали некоторое обременение пищеварительного аппарата. После обеда – кофе и медовые пряники, Нурдал предложил папиросы. Общий праздник.
Вечером снова северный ветер. Вероятно, он не надолго. По крайней мере хочу надеяться и верить, что южный ветер не замедлит явиться снова. Но мы мечтаем не о нежном зефире юга, не о легком дыхании румяной зари, нет, нам нужен холодный, резкий, дующий со всей полярной силой южный ветер, который согрел бы «Фрам» снежными сугробами, закружил бы и взвихрил их, – вот какого ветра мы ждем, – чтобы он понес нас на крыльях вперед к заветной цели.
Итак, сегодня тебе исполнилось два года, «Фрам»! Сегодня за обедом я сказал, что если мы еще год назад признали «Фрам» превосходным кораблем, то сегодня у нас еще больше оснований подтвердить это. Он хоть и не слишком быстро, но верно и безопасно несет нас вперед. Затем мы выпили за счастье и успехи новорожденного. Тост был немногословен. Но если бы я дал волю своим чувствам, то не так бы скупился на слова. По правде говоря, мы любим наш корабль, как только можно любить неодушевленный предмет. Да как же нам не любить его? Ни одна мать под своим крылышком не может дать детям столько тепла и безопасности, сколько дает он нам. Он наш дом и кров. Мы всегда рады вернуться к нему из ледяных равнин, и сколько раз горячим чувством билось мое сердце, когда вдали над вечным снеговым покровом показывались его мачты. В глубокой тиши ночей мысли зачастую уносились с благодарностью к строителю этого дома. Я убежден, что и он у себя дома частенько вспоминает нас, хотя и не знает, где именно в огромном белом пространстве, опоясывающем полюс, его мыслям искать «Фрам». Но он знает свое детище и не потеряет веру в то, что оно выдержит, хотя бы все перестали в это верить. Да, Колин Арчер, если б ты нас теперь видел, ты бы убедился, что твоя радостная вера в корабль оправдалась…
…Я опять сижу один в своей каюте, и в мыслях у меня проносятся два минувших года. Какой демон переплетает нити жизней, заставляет нас обманывать самих себя и постоянно, неуклонно направляет по путям, которые мы не избирали и по которым идти совсем не хотели? Разве мной руководило лишь чувство долга? О нет, я ведь был просто ребенком, которого влекли приключения в неведомых странах и который так долго мечтал о них, что вообразил, наконец, что нашел то, чего искал. И вот я пустился в великое предприятие: здесь передо мной сказочная страна льдов, глубокая и чистая, как сама беспредельность вселенной; тихо мерцающая звездами полярная ночь, сама природа во всей ее глубине, тайны жизни, вечный круговорот вселенной, величие смерти, чуждой страданиям и горю, вечное в самой себе. Здесь посреди великой ночи стоишь, чувствуя себя таким смиренным, лицом к лицу с природой, стоишь благоговейно у ног вечности и внимаешь ей и учишься познавать всемогущего владыку и творца вселенной. Все загадки жизни как будто раскрываются перед тобой, и тебе смешно, что ты мог терзаться страхами и сомнениями; все это так мелко, так невыразимо ничтожно… «Кто видел Иегову, должен умереть».
