Последнее блюдо было приятным подарком кондитера экспедиции, которого мы не раз благодарили за его заботы.

И ко всему этому столь знаменитое мартовское пиво Рингнеса… Похоже ли это на обед людей, приучающих себя к ужасам полярной ночи?

К вечеру все были настолько сыты, что не могли даже дотронуться до обычного ужина, – пришлось его отменить. Попозже было подано кофе со слоеным ананасным пирогом, медовыми пряниками, ванильными печеньями, кокосовыми пирожными и прочими рождественскими лакомствами – произведениями нашего неподражаемого кулинара Юлла. А на закуску – винные ягоды, изюм и миндаль.

Если привести еще меню праздничного завтрака, то получится полная картина. За завтраком подавались кофе, свежеиспеченный хлеб, датское фермерское масло, рождественский торт, честерский и голландский сыры (один из них с тмином), бычачьи языки, солонина и апельсиновый мармелад. А если кто подумает, что этот завтрак был из ряда вон выходящим по случаю Рождества, тот ошибается. За исключением торта, это обычный завтрак.

Если ко всему изобилию добавить хорошее, надежное жилье, теплую кают-компанию, освещенную в те дни, когда не действует электричество, большой керосиновой лампой и несколькими поменьше, постоянное веселое настроение, игру в карты, сколько угодно книг и иллюстрированных журналов, чтение, дающее много тем для разговоров, и, наконец, крепкий спокойный сон – можно ли желать большего?..

…Но, полярная ночь, ты похожа на женщину, пленительно прекрасную женщину с благородными чертами античной статуи, но и с ее мраморной холодностью. На твоем высоком челе, ясном и чистом, как небесный эфир, ни тени сострадания к мелким горестям человечества, на твоих бледных прелестных щеках не зардеет румянец чувств. В твои черные, как смоль, волосы, развевающиеся в пространстве по ветру, вплел свои сверкающие кристаллы иней. Строгие линии твоей горделивой шеи, твоих округлых плеч так благородны, но, увы, какой в них непреклонный холод. В целомудрии твоей белоснежной груди – бесчувственность льда, покрытого снегом. Непорочная, прекрасная, как мрамор, гордая, паришь ты над замерзшим морем; сверкающее серебром покрывало на твоих плечах, сотканное из лучей северного сияния, развевается по темному небосводу. И все же порою чудится скорбная складка у твоих уст и бесконечная печаль в глубине твоих темных глаз. Быть может, и тебе тоже знакома жизнь, жаркая любовь южного солнца? Или это отражение моего собственного томления? Да, я устал от твоей холодной красоты, я стосковался по жизни, горячей, кипучей! Позволь мне вернуться либо победителем, либо нищим, для меня все равно! Но позволь мне вернуться и снова начать жить. Здесь проходят годы; что они приносят? Ничего, кроме пыли, сухой пыли, которую развеет первый порыв ветра, новая пыль появится на ее месте, новый ветер унесет ее опять. Истина? Почему всегда так дорожат истиной? Жизнь – больше, чем холодная истина, а живем мы только один раз».

«Вторник, 26 декабря. Второй день Рождества. Сегодня -38 °C. Это самый холодный день за все время. Во время дальней прогулки к северу я нашел крепкое, затянутое молодым льдом озеро с открытой полыньей в середине. Лед под ногами заколебался, и в полынье заплескались волны. Странно видеть игру лунных бликов, отражающихся на черных, как уголь, волнах, в памяти воскресают знакомые картины.

Прошел вдоль озера на север, и мне почудились сквозь дрожащую дымку лунного сияния контуры высокой земли. Я пошел по этому направлению, но контуры расплылись в облачную гряду, просвечивавшую сквозь освещенный луной пар, подымавшийся из полыньи. С высокого тороса видно, что полынья эта тянется далеко на север, насколько хватает глаз.

Сегодня такой же праздничный день, как вчера. Обед из четырех блюд. Целый день с азартом пускаем взапуски стрелы в мишень. Приз– папиросы. Мишень и стрелы– рождественский подарок Йохансену от невесты».

«Среда, 27 декабря. После обеда задул ветер со скоростью 6–8 м в секунду, ветряная мельница снова вертится, и свет дуговых электрических ламп озаряет наше существование. По этому случаю Йохансен вывесил объявление на сегодняшний вечер: «Стрельба в цель. В тире электрическое освещение и бесплатная музыка». Не следовало бы ему соблазнять людей, – и сам он и многие другие прострелялись в пух и прах, и пришлось им всем по очереди проститься с надеждой на папиросы».

«Четверг, 28 декабря. На некотором расстоянии от форштевня «Фрама» появилась новая широкая полынья, поперек которой свободно мог бы уместиться «Фрам». Ночью она затянулась льдом, в котором началось слабое сжатие. Прямо странно, до чего мы равнодушны к этим сжатиям, приносившим раньше полярным исследователям столько тревог. До сих пор мы не думали ни о каких мерах на случай несчастья: на палубе нет ни продовольствия, ни палаток, ни одежды. Это похоже на легкомыслие с нашей стороны, но на самом деле нет никаких оснований опасаться каких-либо бед от напора льда. Мы уже по опыту знаем, на что способен «Фрам», и свысока смотрим с борта нашего великолепного судна, как надвигаются на его бока ледяные валы, разбиваются, ломаются и поджимаются под судно, а затем из мрака катится новый вал, чтобы претерпеть ту же участь.

То здесь, то там с оглушительным грохотом поднимаются громадные льдины и грозно кидаются на шканцы, чтобы тотчас же потонуть, погрузиться в пучину, подобно своим предшественницам. Но временами все же, когда среди обычной мертвой тишины ночи раздается рев сильного сжатия, невольно вдруг вспоминаешь, какие несчастья приносили с собой эти необузданные силы.

Я читаю теперь описание экспедиции Кэна 1853–1855 гг. Бедняга! Снаряжение у него было неважное; пуститься в путь с такими средствами было, на мой взгляд, непростительным легкомыслием. Почти все собаки у него подохли от плохого корма, люди болели с самого начала и по той же причине цингой, затем на них обрушились снежная слепота, обмораживания и прочие бедствия, какие только могут постигнуть полярных путешественников. Его почтительный страх перед арктической ночью поэтому вполне понятен. Немудрено, что он в своих записках говорит:

«Я чувствую, что мы ведем борьбу не на живот, а на смерть с непреодолимыми силами природы. И полярная ночь, и полярный день старят человека быстрее и неумолимее, чем целый год, проведенный где- нибудь в ином месте нашей многострадальной земли».

Далее он пишет, что цивилизованные люди не могут не страдать от полярной зимы. Поистине опыт у него был печальный. И не у него одного. Вспоминаю разговор с известным английским полярником; он тоже весьма пессимистически смотрел на условия жизни в Арктике и, в противовес моему глубокому убеждению,