сюда, около 92 кг, примерно на 10 кг больше, чем перед уходом с «Фрама»; Йохансен весил 75 кг, т. е. прибавил в весе 6 кг. Таково, следовательно, действие зимы при питании одним медвежьим мясом и салом в арктическом климате. Это совсем не похоже на опыт других полярных путешественников; вероятно, мы обязаны этим нашей праздности в течение всей зимы.
Итак, мы живем здесь мирно и спокойно, ожидая прихода судна и того, что принесет нам будущее. Хозяева наши делают все, чтобы заставить нас забыть о зимних лишениях. Трудно было бы попасть в лучшие условия: беспримерное гостеприимство и дружелюбие проявляются решительно во всем, и наслаждение, испытываемое нами, не поддается описанию. Отсутствие ли в течение года человеческого общества, общность ли интересов сблизили нас так с этими людьми в этой пустынной стране? Мы говорим и не можем наговориться, и кажется, что мы знаем друг друга уже много лет, хотя на самом деле встретились в первый раз лишь несколько дней тому назад».
Желая его несколько задержать, чтобы Джексон мог подойти ближе и снять несколько фотографий, я пустил пулю в зад медведю в ту самую минуту, когда он готов был скрыться под откос, вторую я всадил в левую лопатку. Окруженный несколькими собаками, зверь остановился. Собаки делались все смелее; пара пуль, выпущенных Джексоном из револьвера прямо в морду, привела медведя в совершенную ярость: он бросился на одну собаку– Мизеру, хватил ее лапой по спине и отшвырнул далеко на лед. Потом он схватил вторую за ногу и сильно разодрал ей один палец. Подвернувшуюся под лапу старую консервную жестянку медведь сплющил зубами и тоже закинул далеко в сторону. Зверь был вне себя от ярости. Пуля за ухо положила конец его неистовству. Это оказалась медведица; в сосках у нее было молоко. Однако она не была беременна и ни одного медвежонка мы поблизости не видали».
Когда мы приблизились, медведь бросился бежать по льду Расстояние было велико, но все же ему вдогонку пустили несколько пуль, надеясь, что какая-нибудь попадет и задержит его. Мне удалось угодить ему в заднюю часть тела, и зверь поспешил укрыться на вершине другого тороса. Тут я смог подойти ближе. Медведь был сильно разъярен; когда я подошел к подошве тороса, на котором он стоял, зверь оскалил зубы, зафыркал, и, казалось, будто он хочет прыгнуть мне прямо на голову. Я мигом схватил ружье вместо фотографического аппарата. Тем временем медведь соскреб рыхлый снег у себя из-под ног, чтобы иметь более надежную опору для прыжка. Но он так и не прыгнул. Я снова сменил ружье на фотографический аппарат. С другой стороны подоспел со своим фотографическим аппаратом Джексон. Сделав достаточное количество снимков, мы застрелили медведя. Это была на редкость огромная медведица».
Медведица на мысе Флора
Одним из первых дел по прибытии на станцию мистера Джексона была, конечно, сверка наших часов с хронометром. Мистер Эрмитедж был настолько любезен, что сделал для меня точные наблюдения времени. Оказалось, что мы были не так далеки от истины, как думали. Ошибка при установке часов равнялась примерно 26 минутам, что составляет 6,5° долготы. Тщательная проверка, произведенная мистером Эрмитедж, показала, что и ход часов был именно таким, как мы предполагали. Благодаря этим сведениям теперь можно было довольно точно вычислить наши определения долготы. В моем распоряжении теперь снова было сколько угодно бумаги, рисовальных и письменных принадлежностей и все то, о чем мы мечтали прошедшей зимой; я почти сразу же принялся за составление наброска карты Земли Франца-Иосифа, такой, как она представлялась мне по моим наблюдениям. Мистер Джексон с готовностью предложил мне пользоваться составленной им картой той части земли, по которой он проходил[372]. Это избавило от большой работы по вычислению моих собственных наблюдений и пеленгов, сделанных в этой части земли.
Я очень благодарен Джексону и за всевозможные пособия: мореходные таблицы, морской календарь[373], рисовальные принадлежности.
Сопоставляя карты Пайера, Лей-Смита и Джексона с нашими наблюдениями, я составил свой набросок карты, здесь приложенной; карты Пайера и Джексона я изменял только в тех местах, где наши наблюдения существенно от них отличались. Результат представляет лишь предварительный набросок, тем более что я не имел времени более тщательно обработать наши наблюдения. Когда это будет сделано и когда я получу доступ ко всем материалам Пайера, можно будет, вероятно, создать более достоверную карту. Единственное назначение, которое, как мне кажется, может иметь предлагаемый набросок, – это дать приблизительное представление о том, что мы до сих пор называли Землей Франца-Иосифа, показать, что она разделена на массу островков, а вовсе не представляет собой больших сплошных масс земли.
Многое на карте Пайера почти полностью совпадало с нашими наблюдениями. Но загадка, над которой мы ломали голову всю зиму, оставалась по-прежнему нерешенной. Где же пролив Роулинсона, где ледник Дове и вся северная часть Земли Вильчека? Где острова, которые Пайер назвал островом Брауна, островом Гофмана и островом Фреден? Последний, правда, можно было принять за самый южный в открытой нами группе Белой Земли (Hvidten land); остров Гофмана, пожалуй, тоже можно было найти, но все остальное бесследно исчезло. Я долго размышлял над тем, как могла вкрасться подобная ошибка в карту такого человека, как Пайер, столь опытного топографа, чьи карты всегда носят на себе печать особой тщательности и точности. Я всегда восхищался его необычайно высокими качествами полярного исследователя. Пришлось вновь тщательно просмотреть его отчет о путешествии. Там нашлось ясное указание на то, что во время похода вдоль ледника Дове стоял густой туман, совершенно скрывавший землю. Но 7 апреля 1874 г. он писал: «На этой широте (81°23 ) Земля Вильчека как будто внезапно оканчивалась; но, когда солнце прогнало блуждавший над нею туман, мы увидели перед собой сияющее почти незапятнанной белизной плоскогорье необъятного ледника (ледник Дове). В северо-восточном направлении в затянутой туманом серой дали можно было проследить землю только до мыса Будапешт. Эта картина противоречила общему впечатлению от этой земли, которая в топографическом отношении имеет сходство со Шпицбергеном; ледники такой необычайной величины говорят о простирающейся за ними обширной земле»[374].
Я не нашел в описании путешествия Пайера никаких иных указаний, которые бы разъяснили загадку. Хотя, судя по этой выписке, можно заключить, что в этот день у Пайера была как будто ясная погода, все- таки, должно быть, над Белой Землей висели полосы тумана, соединяющие ее на юге с Землей Вильчека и уходящие на севере к Земле Кронпринца Рудольфа. Освещенные солнцем, эти полосы тумана могли сверкать так, что их легко было принять за ледники вдоль сплошной суши. Мне тем легче понять эту ошибку, что я сам чуть было не впал в подобную. Если бы 11 июня, как я уже рассказывал, погода к вечеру не прояснилась, мы не заметили бы пролива между островом Нордбрук и мысом Петерхэд (на Земле Александры [в действительности на Земле Принца Георга]) и остались бы в убеждении, что эта одна сплошная земля. Такой бы мы ее и нанесли на карту, не будь у нас каких-либо дополнительных данных.
Несколько раз я обсуждал с Джексоном, как нам назвать земли, по которым и вдоль которых нам пришлось идти.
Базальтовые столбы близ мыса Флора, где были найдены замечательные юрские окаменелости
Я спросил у него, не будет ли он против, если я назову землю, на которой мы провели зиму, островом Фредрика Джексона – это лишь слабый знак благодарности за оказанное нам гостеприимство. Мы первые нашли, что этот остров отделен проливом от земли, лежащей далее к северу и названной Пайером Землей Карла-Александра. Впрочем, я не хотел давать имена тем местам, которые Джексон видел прежде нас.
Местность вокруг мыса Флора оказалась очень интересной в геологическом отношении, и потому, как
