– Я того же мнения.
– Меня одолевают мысли: какое блюдо ему понравится больше всего? Какой предмет в школе он полюбит? Вот дура-то, правда? – Сорая засмеялась.
Сохраб наконец закрыл кран. Слышно было, как мальчик плещется в ванне.
– Ты молодчина, – восхитился я.
– Да, чуть не забыла! Я ведь позвонила Кэке Шарифу!
Это он читал стихи на нашей нике (написаны они были почему-то на фирменном бланке какой-то гостиницы). Это его сын держал у нас над головами Коран, когда мы с Сораей, озаряемые фотовспышками, выходили на сцену.
– И что сказал дядюшка?
– Он постарается что-нибудь для нас сделать, переговорит с приятелями из службы иммиграции.
– Вот это новость так новость! – обрадовался я. – Жду не дождусь, когда ты увидишься с Сохрабом.
– Я жду не дождусь, когда увижусь с тобой. Трубку я повесил с улыбкой.
Вот и Сохраб вышел из ванной.
После нашей беседы с Реймондом Эндрюсом он и десяти слов не проронил. Буркнет что-то невразумительное и опять молчит.
Забравшись в кровать, мальчик натянул одеяло до подбородка и почти сразу уснул.
Я протер пятачок на запотевшем зеркале и побрился. Старомодные бритвы в гостинице, еще с «безопасными» лезвиями. В ванне я валялся, пока вода не остыла и кожа не покрылась мурашками. Образы из прошлого и мысли о будущем уносили меня далеко-далеко…
Редкозубая улыбка Омара Фейсала – смуглого круглолицего брюнета с ямочками на щеках – была сама любезность. Под мышкой адвокат держал раздутый поношенный портфель без ручки, на локтях коричневого вельветового костюма красовались кожаные заплаты. Чуть ли не каждую фразу он начинал со смеха и извинений. Что-то вроде:
Когда я ему позвонил, он настоял, что сам ко мне подъедет.
– Таксисты в этом городе – народ ушлый. – Его английский был безупречен. – Почуют иностранца – сразу сдерут втридорога.
И вот Омар у нас в номере, источает улыбки и извинения, сопит и потеет.
Стоило ему полезть в портфель за блокнотом, как на мою кровать высыпалась целая куча бумаг. Число просьб о прощении удесятерилось.
Одним глазом Сохраб смотрел на телеэкран (звук был выключен), другим – на адвоката. Я сказал мальчику утром, что к нам придет юрист, и Сохраб не стал задавать липших вопросов, только кивнул и прилип к телевизору.
– Вот он. – Желтый блокнот в руках у Фейсала. – Надеюсь, мои дети унаследуют организационные способности матери. Извините, наверное, вы не это хотели услышать от перспективного адвоката. Ха-ха- ха.
– Реймонд Эндрюс очень высокого мнения о вас.
– Мистер Эндрюс. Да, да. Достойнейший человек. Позвонил мне и рассказал про вас.
– Неужели?
– Да, да.
– Значит, положение, в котором я оказался, вам известно.
Фейсал смахнул с верхней губы капельки пота.
– Мне известна версия мистера Эндрюса. С застенчивой улыбкой он повернулся к Сохрабу и произнес на фарси:
– А это, наверное, юноша, из-за которого весь сыр-бор.
– Разрешите представить вам Сохраба, – сказал я. – А это господин Фейсал, адвокат, о котором я тебе говорил.
Сохраб соскользнул с кровати и пожал Омару руку.
– Салям алейкум, – произнес он тоненьким голоском.
– Алейкум салям, Сохраб. А ты знаешь, что тебя назвали в честь великого воина?
Сохраб молча кивнул, вернулся на свою кровать и лег на бок, не отрывая глаз от телевизора.
– Я и не знал, что вы так хорошо говорите на фарси, – сказал я по-английски. – Ваше детство прошло в Кабуле?
– Родился я в Карачи, но долгие годы жил в Кабуле. Шаринау, рядом с мечетью Хаджи Якуба. А вырос я в Беркли. В конце шестидесятых отец открыл там музыкальный магазин. Свободная любовь, банданы, мини-юбки, все такое. – Он наклонился ко мне поближе: – Я был в Вудстоке.
– Кайф, – сказал я.
Адвокат так смеялся, что опять весь вспотел.
– За исключением нескольких мелочей, я представил мистеру Эндрюсу верную картину, – продолжал я. – Вас я ознакомлю с ее полным вариантом, без цензурных изъятий.
