Потом, когда они ушли, я сидел на кровати и горько жалел, что Рахим-хан – не отец мне. Я представил Бабу с его неохватным торсом, его крепкие объятия, и запах одеколона по утрам, и колючую бороду. И вдруг ощутил такую вину перед ним, что мне стало плохо.

В туалете меня вырвало.

Ночью, свернувшись клубком в постели, я вновь и вновь перечитывал записку Рахим-хана.

Амир– джан, 

Мне чрезвычайно понравился твой рассказ. Машалла[13], Аллах наградил тебя особым талантом. Теперь твой долг развить его, ибо тот, кто растратит зря Божий дар, подобен ослу. Свой рассказ ты написал совершенно грамотно и стилистически своеобразно. Но больше всего меня удивило, что в нем присутствует ирония. Возможно, это слово тебе еще не знакомо. Однажды ты поймешь его смысл. Пока скажу только, что многие писатели всю свою жизнь стараются внести в свое творчество иронию, и не у всех выходит. У тебя получилось уже в первом рассказе.

Моя дверь всегда открыта для тебя, Амир-джан. Любой твой рассказ будет мне в радость.

Браво.

Твой друг Рахим.

Вдохновленный словами Рахим-хана, я схватил листочки и помчался вниз, где в вестибюле на тюфяке спали Али и Хасан. Им полагалось ночевать в господском доме только в отсутствие Бабы, чтобы я оставался под присмотром Али. Я принялся трясти Хасана за плечо и, когда он проснулся, сообщил, что хочу прочитать ему рассказ.

Он протер заспанные глаза и потянулся.

– Прямо сейчас? А сколько времени?

– Неважно сколько. Это особенный рассказ. Я сам его написал.

Лицо Хасана осветила радость.

– Тогда я должен послушать. – Он уже сбрасывал с себя одеяло.

Мы прошли в гостиную к мраморному камину. Уж сейчас-то я читал слово в слово, ничего не добавляя от себя, ведь автор был я сам! Хасан – прекрасный слушатель – весь погрузился в фабулу, лицо его менялось в зависимости от тональности повествования. Когда я прочел последнюю фразу, он тихонько хлопнул в ладоши.

– Машалла, Амир-ага. Браво!

– Тебе правда понравилось? – Я смаковал уже второй положительный отзыв.

– Когда-нибудь, Иншалла[14] ты будешь великим писателем, – сказал Хасан. – Твои рассказы будут читать люди во всем мире.

– Ты преувеличиваешь, Хасан. – Я глядел на него с обожанием.

– Нет. Ты будешь великим и знаменитым. – Он смущенно откашлялся. – Только можно мне задать тебе один вопрос?

– Да, конечно.

– Вот что… – Он остановился на полуслове.

– Давай же, Хасан, – ободряюще улыбнулся я, хотя на душе у меня почему-то кошки заскребли.

– Вот что. Этот человек – зачем он убил свою жену? Чтобы ему стало грустно и он заплакал? А не проще ли было просто понюхать лук?

Я был потрясен. Как я сам не догадался! Надо же было написать такую глупость! Губы мои беззвучно шевельнулись. В один день мне суждено было ознакомиться сразу с двумя характерными чертами писательского ремесла.

Ирония, раз. Сюжетная нестыковка, два.

И кто преподал мне урок? Хасан. Мальчишка, не умеющий читать и писать.

Холодный злой голос зашептал мне на ухо: «Да что он может знать, этот неграмотный хазареец? Из него выйдет в лучшем случае повар! Как он смеет критиковать тебя?»

– Вот что… – начал я. И не закончил.

Афганистан вдруг изменился. Раз и навсегда.

Послышались громовые удары. Земля вздрогнула. Раздались автоматные очереди.

– Папа! – вскричал Хасан.

Мы вскочили на ноги и бросились вон из гостиной. Али, отчаянно хромая, спешил к нам через вестибюль.

– Папа! Что это гремит? – взвизгнул Хасан, протягивая к Али руки.

Тот обнял нас обоих и прижал к себе. На улице полыхнуло, небо сверкнуло серебром. Еще вспышка. Беспорядочная стрельба.

– Охота на уток, – прохрипел Али. – Ночная охота на уток. Не бойтесь.

Вдали завыла сирена. Где-то со звоном разбилось стекло. Кто-то закричал. С улицы донеслись встревоженные голоса людей, вырванных из сна. Наверное, они выскочили из дома, как были, в пижамах, с