Оба вы на своей шкуре познали, что такое муки совести. Может быть. И на мне, и на отце лежал грех предательства. Только я-то не совершил ничего, чтобы свой грех искупить, только усугубил его. Не бессонницу же считать искуплением.
Какие добрые дела числятся за мной?
Когда появилась медсестра – не Айша, другая, рыжая, только вот имя вылетело из головы, – я попросил ее вколоть мне морфий.
На следующее утро трубку у меня из груди вынули. Арманд разрешил жидкую пищу, и Айша поставила на тумбочку стаканчик с яблочным соком. Я попросил ее принести зеркало. Она сдвинула на лоб свои бифокальные очки и отдернула занавеску. Палату залил солнечный свет.
– Только помните, – предупредила меня Айша, – через пару дней вы будете выглядеть куда лучше. Мой зять в прошлом году попал в аварию и проехался лицом по асфальту. Оно у него стало синее как баклажан. А сейчас все вернулось в норму, прямо кинозвезда Лолливуда[45].
Ее заверения не достигли цели. Как только я взглянул в зеркало, меня пробрала дрожь. Зрелище было такое, будто кто-то взял насос и постарался закачать мне под кожу побольше воздуха. Одни глаза-щелки чего стоят. А рот-то, рот! Просто какой-то раздувшийся кукиш. Все красно-синее, на левой щеке, у подбородка и на лбу швы, нитки… Я попробовал улыбнуться и чуть не завопил от боли.
Старик со сломанной ногой сказал что-то на урду. В ответ я покачал головой. Старик похлопал себя по щекам и усмехнулся беззубой улыбкой.
– Очень хорошо, – сказал он по-английски. – Иншалла.
– Спасибо, – прошептал я и попросил забрать зеркало.
Пришли Фарид и Сохраб. Мальчик сел на табурет и оперся лбом о спинку кровати.
– Знаешь, чем быстрее мы отсюда исчезнем, тем лучше, – начал Фарид.
– Доктор Фаруки говорит…
– Я не про госпиталь. Я про Пешавар.
– А в чем причина?
– Рано или поздно до тебя доберутся. – Фарид понизил голос: – У талибов здесь много друзей. Они будут тебя искать.
– Похоже, уже нашли, – пробормотал я и вспомнил вчерашнего человека в коричневом, который зашел в палату и долго смотрел на меня.
Фарид наклонился поближе:
– Как только начнешь ходить, увезу тебя в Исламабад. Там тоже не очень безопасно, как и всюду в Пакистане, но все лучше, чем здесь. По крайней мере, выиграешь время.
– Фарид, ты же сам в опасности. Может, тебе не стоит возиться со мной? У тебя ведь семья.
Он только усмехнулся:
– Я не работаю даром. Ты заплатишь за мой труд.
– Еще бы нет!
Я опять попробовал улыбнуться. По подбородку потекла струйка крови.
– Окажи мне услугу.
– Для тебя хоть тысячу раз подряд.
Тут из глаз у меня полились слезы. Соленые, едкие. Всхлипывать было ужасно больно.
– Ты что? – забеспокоился Фарид.
Я прикрыл лицо рукой. Вся палата уставилась на меня. Напрягшись всем телом, я сдержал рыдания.
Навалилась свинцовая усталость.
– Извини, – пробормотал я. Какое мрачное у Сохраба лицо!
– Рахим-хан сказал, они живут в Пешаваре, – выговорил я.
– Запиши их имена, – предложил Фарид, не отрывая от меня встревоженных глаз.
«Джон и Бетти Колдуэлл», – нацарапал я на клочке туалетной бумаги.
Фарид спрятал бумажку в карман.
– Срочно разыщу их. – И Сохрабу: – Вечером я тебя заберу. Постарайся не очень надоедать Амир- джану.
Штук шесть голубей, сгрудившись, клевали крошки за окном. Сохраб не отрывал от птиц глаз.
В среднем ящике тумбочки я обнаружил старый номер «Нэшнл джиографик», огрызок карандаша и щербатую гребенку. Лицо заливал пот, но усилия мои не прошли даром: в дальнем углу ящика я нащупал колоду карт.
Пересчитал. Все карты налицо.
