дурнем, не обманывай себя.

– Амир-ага и я – друзья, – весь красный, выдавливает из себя Хасан.

– Друзья? – хохочет Асеф. – Презренный осел! В один прекрасный день ты поймешь, какой он тебе друг. Но довольно об этом. Давай сюда змея!

Хасан нагибается и поднимает с земли камень.

Асеф отшатывается.

– Это твоя последняя возможность, хазара. В ответ Хасан замахивается.

– Как хочешь. – Асеф снимает с себя зимнюю куртку, аккуратно сворачивает и кладет у стены.

Я кричу. Только про себя. Вся моя жизнь сложилась бы иначе, если бы я тогда взаправду закричал. Но я не проронил ни звука. Скорчился у стены и смотрел. И больше ничего.

Асеф делает рукой знак, два его приятеля расходятся в стороны и окружают Хасана.

– Я передумал, – зло произносит Асеф. – Подавись своим змеем, хазара. Пусть он останется тебе на память о том, что сейчас случится.

Камень попадает Асефу прямо в лоб. С визгом Асеф сбивает Хасана с ног. Вали и Камаль кидаются на моего слугу.

Впиваюсь зубами в сжатый кулак. Закрываю глаза.

ПОМНЮ:

А ведь вы с Хасаном вскормлены одной грудью. Как ты мог забыть об этом, Амир-ага? Вашу кормилицу звали Сакина, она была дородная, красивая, голубоглазая хазареянка из Бамиана и пела вам старинные свадебные песни. Говорят, между молочными братьями существует тесная связь. Ты и об этом забыл?

ПОМНЮ:

– Рупия с каждого, мальчуганы. Всего лишь рупия, и я приоткрою завесу тайны.

У глиняной стены скорчился старик-предсказатель. Его затянутые бельмами глубоко посаженные глаза отливают серебром, одной заскорузлой рукой он опирается на палку, другой поглаживает впалые щеки.

– Недорого за правдивое предсказание. Всего рупия с каждого.

Рука протянута к нам. Хасан роняет монетку в высохшую ладошку, я вслед за ним.

– Во имя Аллаха, всеблагого и всемилостивейшего.

Предсказатель берет Хасана за руку, водит костяным пальцем по ладони, туда-сюда, туда-сюда. Потом старик щупает Хасану лицо, уши, касается подбородка, век. Шуршит сухая кожа. Слепой замирает и, не говоря ни слова, возвращает Хасану монету. Поворачивается ко мне:

– А ты, мой юный друг?

За стеной кричит петух. Я отдергиваю руку.

СОН:

Метель. Я заблудился. Ветер, завывая, пригоршнями швыряет снег прямо мне в лицо. Ноги вязнут в сугробах. Зову на помощь, но голос мой уносит вьюга. Ветер сбивает меня с ног и заметает мои следы. «Я призрак, – думается мне, – только призраки не оставляют следов». Кричу опять, уже ни на что не надеясь. И слышу: кто-то отвечает мне. За качающимися снежными полотнищами мелькает чей-то яркий силуэт. Из хаоса выныривает знакомая фигура. На протянутой мне руке глубокие порезы, из них сочится кровь и пятнает снег. Я хватаюсь за изрезанную руку – и снега уже нет. Мы стоим на зеленом лугу, над нами проплывают облака. В небе полно воздушных змеев, зеленых, желтых, красных, оранжевых, и полуденное солнце ярко освещает их.

В тупике настоящая помойка. Рваные велосипедные камеры, пустые бутылки, старые газеты и журналы – все присыпано битым кирпичом и строительным мусором. У стены валяется ржавая чугунная печь с дырой. Но я не замечаю всего этого. Мои глаза смотрят на синего змея рядом с ржавой печкой и на коричневые вельветовые штаны на куче кирпича. Это штаны Хасана.

– Ну, не знаю, – гундосит Вали. – Мой отец говорит, это грех. – Голос у него неуверенный, возбужденный и напуганный, все вместе.

Руки у Хасана выкручены за спину, он лежит на земле лицом вниз. Камаль и Вали уселись ему на плечи. Над ними возвышается Асеф, упершись ногой Хасану в шею.

– Твой отец ничего не узнает, – каркает Асеф. – Надо же преподать урок неучтивому ослу.

– Не знаю, – бормочет Вали.

– Решайся. – Асеф поворачивается к Камалю: – Ты что скажешь?

– Я?… А что я?

– Это всего-навсего хазареец, – убеждает Асеф, но Камаль отводит глаза. – Чудненько, – бросает Асеф. – Тогда держите его, слабаки. Больше от вас ничего не требуется.

Вали и Камаль с облегчением кивают.

Асеф становится на колени и хватает Хасана за ляжки, заставляя того принять недостойную позу, затем, придерживая его одной рукой, другой расстегивает на себе джинсы и спускает трусы. Хасан не сопротивляется. Не пикнет даже. Только вертит головой.

На какое-то мгновение я вижу его лицо. На нем выражение покорности. Как у барана перед закланием.