– Машалла! Какой же ты красивый! Сорая говорила, что ты очень хорошенький, но одно дело – услышать, а другое увидеть!

И она вручила ему синий свитер с высокой горловиной.

– Это я для тебя связала. На следующую зиму будет в самый раз.

Сохраб принял подарок.

Генерал, опираясь обеими руками на трость, глядел на Сохраба словно на какую-то диковинную безделушку.

– Здравствуй, молодой человек. – Вот и все, что он сказал.

Теща забросала меня вопросами насчет моих травм – в свое время всем было сообщено, что на меня напали грабители. Нет, необратимых повреждений у меня нет. Да, через пару недель проволочный каркас снимут и я смогу есть, как все люди. Да, конечно, я буду прикладывать ревень с сахаром, чтобы шрамы быстрее зажили. И т. д. и т. п.

Мы с генералом попивали вино в гостиной, а жена с Халой Джамилей накрывали на стол. Слушая мой рассказ о талибах и Кабуле, тесть кивал в нужных местах, при упоминании о человеке, продававшем свой протез, поцокал языком. Про казнь на стадионе «Гази» и Асефа я упоминать не стал. Рахим-хана генерал знал по Кабулу и скорбно покачал головой, услышав про его болезнь. Но, судя по взглядам, какие тесть бросал на Сохраба, дремлющего на диване, мы топтались вокруг да около основной темы.

Расправившись с обедом, генерал решительно отложил вилку и взял быка за рога.

– Амир-джан, так ты расскажешь нам, откуда взялся этот мальчик?

– Икбал-джан! Что за вопросы ты задаешь? – возмутилась Хала Джамиля.

– Пока ты занята своим вязанием, моя дорогая, мне приходится заботиться о том, что говорят в обществе о нашей семье. Люди будут спрашивать. Им захочется узнать, почему какой-то хазарейский мальчик живет под одной крышей с моей дочерью. Что мне им ответить?

Сорая уронила ложку.

– Можешь им сказать… Я взял жену за руку:

– Спокойно, Сорая. Все в порядке. Генерал-сагиб совершенно прав. Люди будут спрашивать.

– Но, Амир…

– Не стоит волноваться. – Я повернулся к тестю: – Дело в том, генерал-сагиб, что мой отец спал с женой своего слуги и прижил с ней ребенка по имени Хасан. Его недавно убили. Мальчик на диване – сын Хасана. Он мой племянник. Вот так и отвечайте, если вас спросят.

Все выпучили на меня глаза.

– И вот еще что, генерал-сагиб. Никогда больше не называйте его «хазарейским мальчиком» в моем присутствии. Моего племянника зовут Сохраб.

За столом воцарилось глубокое молчание.

Назвать Сохраба «спокойным» не поворачивался язык. Ведь это слово подразумевает некую умиротворенность, плавность, безмятежность. Спокойствие – это когда жизнь течет неторопливо, чуть слышно, но уверенно.

А если жизнь застыла и не движется, то какая она? Оцепенелая? Безмолвная? И есть ли она вообще?

Вот таким и был Сохраб. Молчание облегало его словно кокон. Мир не стоил того, чтобы о нем говорить. Мальчик не жил, а существовал, тихо и незаметно.

Порой мне казалось, что люди в магазине, на улице, в парке не видят Сохраба, смотрят сквозь него, будто никакого мальчика и нет. Сижу, читаю, подниму глаза от книги – а Сохраб сидит напротив меня, словно возникнув из ничего. Он не ходил, а скользил словно тень, даже движения воздуха не чувствовалось. А большую часть времени он спал.

Сорая очень расстраивалась из-за маленького молчуна. Мы еще приехать не успели, а жена уже напридумывала для него и занятия по плаванию, и футбол, и кегли. И что ее ждало? Ни разу не раскрытые книжки в детской, линейка для измерения роста без единой отметки, нетронутые составные картинки-пазлы? О своих собственных несбывшихся мечтах я уж и не говорю.

А вот в мире было неспокойно. Во вторник утром, 11 сентября, рухнули башни-близнецы и настали большие перемены. Всюду замелькали американские флаги: на антеннах такси, на одежде прохожих, даже на замызганных кепках попрошаек. Как-то прохожу мимо Эдит, уличной музыкантши, каждый день играющей на аккордеоне на углу Саттер-стрит и Стоктон-стрит, а у той на футляре инструмента – американский флаг.

Вскоре США подвергли Афганистан бомбардировке, на политическую сцену опять вышел Северный альянс, талибы, словно крысы, попрятались по пещерам. Зазвучали названия городов, знакомые мне с детства: Кандагар, Герат, Мазари-Шариф. Когда я был совсем маленький, Баба возил меня с Хасаном в Кундуз, мы втроем сидели в тени акации и по очереди пили арбузный сок из глиняного горшка – вот и все, что сохранила память. Теперь с уст Дена Разера, Тома Брокау[50] и многочисленных посетителей кофеен не сходила битва за Кундуз, последний оплот талибов на севере. В декабре представители пуштунов, таджиков, узбеков и хазарейцев собрались в Бонне, и под недремлющим оком ООН начался политический процесс, призванный положить конец кровопролитию, длящемуся уже более двадцати лет. Каракулевая шапка и зеленый чапан Хамида Карзая приобрели популярность.

Все это прошло мимо Сохраба.

Мы с Сораей занялись кое-какими проектами, связанными с Афганистаном, причиной тому был не только гражданский долг, но и тишина, воцарившаяся на втором этаже нашего дома, безмолвие, засасывающее, словно черная дыра. Меня никогда не привлекала общественная деятельность, но когда позвонил Кабир, бывший посол в Софии, и попросил оказать посильную помощь в больничном проекте, я согласился. Небольшой госпиталь стоял когда-то у самой афгано-пакистанской границы, там оперировали беженцев, подорвавшихся на минах. Но деньги кончились, и госпиталь закрыли. Мы с Сораей вызвались руководить проектом. Теперь большую часть времени я проводил в своем кабинете за электронной почтой: вербовал по