страшных поражениях Красной Армии в начальный период Отечественной войны. Был развенчан миф о Сталине как о мудром военачальнике, во многом благодаря которому Советский Союз разбил гитлеровскую Германию.

Прения по докладу решили не открывать. Это и понятно — слишком уж невероятным казалось то, что услышали делегаты с трибуны съезда. Не решились издавать и полную версию доклада. По указанию ЦК на предприятиях и в учреждениях были проведены собрания, на которых миллионы советских граждан были ознакомлены с основными положениями доклада.

За рубежом первыми с текстом доклада были ознакомлены лидеры дружественных компартий. 17 марта основные положения доклада появились в сообщении агентства Рейтер. В мае подпольно сделанные копии доклада появились в Варшаве, оттуда они попали к шефу ЦРУ Аллену Даллесу, а затем доклад был опубликован на страницах «Нью-Йорк таймс».

Конечно, выводы доклада Хрущёва на XX съезде были неполными. Всё сводилось, по сути, к роли одного человека, при этом умалчивался неоспоримый факт, что виновата была вся система, олицетворением которой являлась Коммунистическая партия. Была в докладе и откровенная ложь, вроде того что Сталин во время войны планировал кампании, пользуясь только глобусом. И всё-таки доклад достиг своей цели. Общество, даже не зная всех подробностей, всколыхнулось, хотя и разделилось на несколько лагерей. Кто- то готов был стоять до конца за своего кумира, свято веря в то, что он «гениальный и великий». Особенно гневно против так называемой «десталинизации» протестовали в Грузии, на родине вождя. У кого-то этот доклад вызвал растерянность и опустошение, ощущение бездарно прожитых лет под властью тирана. А для кого-то, особенно для тех, кто на себе узнал, что такое «чистки», доклад Хрущёва стал пускай временной, но всё-таки победой.

В публикациях, посвящённых Хрущёву и временам оттепели 50-х годов, нередко можно встретить пассажи вроде того, что за XX съезд и за тот самый знаменитый доклад интеллигенция, да и все, кто принял оттепель, прощали Никите Сергеевичу и непосредственное участие в репрессиях, которые он же потом изобличал с трибуны съезда, и танки в Венгрии в 56-м, и расстрел по сути мирной демонстрации в Новочеркасске в 62-м, и целину с кукурузной эпопеей, и многое другое. На самом деле вряд ли интеллигентный человек может простить кому бы то ни было расстрел мирных людей и подавление танками свободомыслия в другой стране. А вот надежду на то, что страна меняется, что страх и тьма останутся в прошлом, XX съезд действительно подарил. К сожалению, не всем этим надеждам суждено было сбыться…

В послевоенное время в СССР ходил такой анекдот:

Для человека, мало знакомого с советскими реалиями, анекдот покажется несмешным и абсолютно бессмысленным. Однако смысл здесь заложен, и весьма неоднозначный. Во времена, когда преследовалось любое инакомыслие, цензура буквально под лупу просматривала каждое печатное слово, чтобы, не дай бог, не прошло что-нибудь подозрительное и опасное для власти, а любой телефон мог прослушиваться без всяких на то санкций и обязательных юридических процедур, говорить о самиздате надо было с осторожностью, общаясь языком полунамёков. Конечно, такая конспирация иногда выглядела совсем уж неуклюже, и люди сами смеялись над такими конспиративными приёмами. Правда, если о распространителях самиздата становилось известно «соответствующим компетентным органам», то тут уже было не до смеха. На языке советских законов это называлось так: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания». И дальше соответствующие выводы…

Автор этих строчек поэт Николай Глазков не любил и не хотел писать стихи о «строителях коммунизма» и «гениальных вождях трудового народа». Естественно, государственные издательства такую его поэзию не жаловали и печатать отказывались с завидной регулярностью. В общем, не светило поэту когда-нибудь увидеть свою книгу с названием какого-нибудь «издата» на титульном листе (в СССР подобным образом сокращалось слово «издательство», например Гослитиздат или Профиздат). И однажды, в конце 1940-х годов, Глазков на рукописи вместо предполагаемого издательства написал: «Самсебяиздат». Позже такое саркастическое сокращение преобразовалось в «самиздат», не переводимое на другие языки слово, обозначавшее подпольную систему тиражирования и распространения запрещённой властями литературы и публицистики. Появился и «тамиздат» — полиграфические издания, печатавшиеся за рубежом и нелегально ввозимые в СССР.

Если взглянуть шире на эти понятия, то «самиздат» и «тамиздат» существовали в России с незапамятных времён. Цари-батюшки не любили всяческую «ересь» не меньше, чем сменившие их коммунистические вожди. Недаром тот же Пётр I издал «Его Императорского Величества Указ о тех, кто взаперти пишет». «Житие протопопа Аввакума», «Прелестные письма» Емельяна Пугачёва, «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева — типичные примеры дореволюционного самиздата. А герценовский «Колокол» или ленинская «Искра» — яркие представители «тамиздатовской» нелегальной прессы.

После прихода к власти в 1917 году большевики, основываясь на собственном опыте, почти сразу же обезопасили себя от влияния неподконтрольного печатного слова. Уже к середине 20-х годов все негосударственные средства массовой информации, типографии и издательства перешли под контроль Коммунистической партии и государства, независимость суждений и мысли в журналистике была искоренена, а вся издательская деятельность была поставлена под жёсткое давление цензуры.

В СССР самиздат как явление появился после начала хрущёвской оттепели и состоявшегося в 1956 году XX съезда партии. Интересно, что одним из первых образцов советского самиздата был знаменитый доклад Хрущёва «О культе личности Сталина». Доклад этот был закрытым и в официальной советской прессе в полном объёме опубликован только после начала перестройки, однако по стране ходило достаточно большое количество машинописных копий. И всё же расцвет самиздатовской культуры в стране связан не с политикой, а с поэзией. Интеллигенция, да и вся страна, буквально не могла надышаться воздухом свободы, который, казалось, нахлынул всерьёз и надолго, и с восторгом читала творения поэтов, за одно упоминание которых несколько лет назад можно было лишиться свободы.

Интерес к поэзии спровоцировал и первые в истории СССР несанкционированные и не планируемые сверху литературные собрания. 28 июня 1958 года в Москве был открыт памятник Маяковскому. Состоялась, как и положено, торжественная церемония, на которой официальные поэты читали свои стихи. Церемония закончилась, «государственные» поэты ушли, а их место заняли те, кто членом Союза писателей СССР не значился. Читали как свои стихи, так и стихи запрещённых и репрессированных поэтов. Поэтический вечер