— Нет, почему же. Я совсем не это имею в виду… Да ты и сам знаешь — если ты захочешь, тебя не удержать.
— Буду предельно честен с тобой, Кейти. Мне все труднее говорить об этом. Когда я начинаю кому- нибудь рассказывать про ГудНьюса, мне кажется, что на меня смотрят как на сумасшедшего.
— Да, это так.
— Почему, как ты думаешь?
— Не имею представления.
— Тебе не кажется, что люди просто… несколько ограниченны?
— Вполне может быть. В таком случае, может, не стоит касаться этого щекотливого предмета?
— Наверное, ты права. Пока я… Пока я не нашел еще слов, чтобы говорить на эту тему.
У меня свалилась гора с плеч, хотя я прекрасно понимала, что сегодня вечером нас еще могут ожидать сюрпризы.
— О чем ты думаешь говорить в таком случае?
— Прости, не понял?
— О чем ты предполагаешь вести разговор в гостях? Как поддерживать беседу?
— Откуда я знаю? Как сложится. Что за странный вопрос, Кейти. Ты ведь уже бывала за обедом в гостях. Смотря в какую сторону пойдет разговор. Предмет обсуждения возникает в ходе беседы — это же не диспут на заданную тему.
— Справедливо — но только в теории.
— Что ты хочешь сказать?
— Так всегда получается, в большинстве случаев. Вот мы придем в гости, поздороваемся, войдем в гостиную, Эндрю скажет, что такой-то и такой-то на самом деле выскочка и его новая книга сущий кошмар, а ты ему ответишь, что новый фильм такого-то — чистая умора, при этом в девяти случаях из десяти я точно знаю, что ты на самом деле его даже не смотрел. Мы же с Кэм будем сидеть и улыбаться, а временами даже смеяться, когда ваше занудство станет особенно комичным. А потом ты напьешься и скажешь Эндрю, что он гений, а Эндрю тоже напьется и то же самое скажет тебе, после чего мы разойдемся по домам. Точнее, мы уйдем, а они останутся.
Дэвид хмыкнул:
— Бред.
— Кто бы говорил.
— В самом деле? У тебя именно такое впечатление от вечеров, проведенных у Эндрю с Кэм?
— Это не впечатление. Это реальность.
— Сожалею, если ты именно так и думаешь.
— Это не я так думаю. Это то, что всегда происходит.
— Посмотрим.
Мы вошли в дом, нам предложили аперитив, мы расселись в гостиной.
— Как дела? — поинтересовался Эндрю.
— Вроде бы ничего, — ответила я.
— Да уж, наверное, лучше, чем у этого выскочки… — скабрезно сообщил Эндрю.
Вот и поехало: старая песня на новый лад. «Мы прекрасны», потому что ощущение собственной правоты дает приятный повод обсуждать всех, кто не прекрасен. На этот раз предметом обсуждения послужил довольно известный писатель, для которого настали трудные времена. Его новый роман был единодушно разгромлен критикой и не вошел в список бестселлеров. К тому же жена сбежала от него с одним из молодых «собратьев по перу». Старый Дэвид уже давно был бы на верху блаженства, давно бы смаковал дружески поднесенный ему кубок злорадства, однако новый Дэвид определенно чувствовал себя не в своей тарелке. Это можно было понять по выражению его лица.
— Да, — осторожно заметил Дэвид, — нелегко ему сейчас приходится.
— Да-а, — несколько растерянно протянул Эндрю, не зная, что говорить дальше, — разговор явно выбивался из накатанной колеи. Затем, видимо ободренный тем, что Дэвид все же откликнулся на выпад против «выскочки», признав, что для того настали трудные времена, Эндрю еще раз со смаком повторил любимое слово «выскочка».
— А как у вас дела? — поинтересовался Дэвид.
Эндрю терялся в догадках: он дважды протянул товарищу руку помощи и дружбы, и дважды она была отвергнута. Дэвид явно игнорировал попытки позлословить. Тогда Эндрю сделал еще один отчаянный заход:
— Но мы-то не такие, как этот выскочка… — и тут же засмеялся.
— Что ж, — ответил Дэвид, — я рад.
Эндрю предвкушающе хихикнул, полагая, что Дэвид схватил приманку.
— Читал статью в «Санди таймс»? Слушай, это полный провал. Пора выбрасывать журналистское удостоверение за окно и подаваться в эмиграцию.
— Не знаю, не читал.
— У меня где-то завалялась газета. Надо было вставить в рамку. Хочешь, найду?
— Нет. И так хорошо.
В это время мы с Кэм обычно уже удалялись, оставив мужчин за любимым занятием перемывания косточек ближним и дальним, и компания, таким образом, разбивалась на две компактные пары по половому признаку, но теперь общей темы не возникало, и мы выжидали, прислушиваясь к мужскому разговору.
— Как ты мог пропустить такую статью? — искренне удивился Эндрю. Он сказал это просто так, из азарта.
— Я больше не читаю газет. Бросил. Нет времени.
— Ну даешь. Сразу поставил меня на место.
— Да нет, что ты. Я вовсе не хотел подчеркнуть, что чтение газет — это какое-то недостойное занятие. Я не хочу ни о ком судить.
— Ты? Не хочешь судить ни о ком? — Эндрю восторженно засмеялся. Дэвид, который сидит на председательском месте в Высшем из Судилищ, заявляет, что не имеет желания ни о ком судить! Если посмотреть на это заявление с точки зрения Эндрю, это была уже просто невероятная, запредельная ирония.
— Значит, вот как. И чем же ты таким занят, что даже не успеваешь просматривать прессу? Что поделываешь?
— Ну, в настоящий момент… Пытаюсь провести кампанию среди соседей по расселению бездомных детей.
Последовала пауза. Потом Эндрю и Кэм — оба — посмотрели в лицо Дэвида и разразились хохотом. Смех явно задел Дэвида: уши у него покраснели.
— Кампанию среди соседей? — хохотал Эндрю. — То есть ты хочешь отговорить их от этого безумного поступка?
— Нет, — кротко ответил Дэвид. — Напротив, я пытаюсь убедить их взять к себе на проживание бездомных.
Первые признаки сомнения наконец прокрались на лицо Эндрю.
— Что это значит?
— О-о, долгая история. Расскажу в другой раз.
— Ну, как скажешь.
Повисла долгая, неловкая пауза.
— Не пора ли за стол? — подала голос Кэм.
Вот список людей, которых Эндрю и Дэвид до настоящего времени считали бесталанными, захваленными и самодовольными выскочками: весь «Оазис», весь «Роллинг стоунз», Пол Маккартни, Джон Леннон, Робби Уильямс, Кингсли Эмис, Мартин Эмис, Ивлин Во, Оберон Во, Салман Рушди, Джеффри Арчер, Тони Блэр, Гордон Браун, Уильям Шекспир (правда, презрение они высказывали только по поводу его комедий и некоторых исторических драм), Чарльз Диккенс, Эдвард Морган Форстер, Дэниел Дэй-Льюис,
