— Как раз именно об этом я и хочу тебе напомнить.
Пусть знают. Я сказала это, чтобы снять всякую двусмысленность.
— Ах вот оно что. — Дэвид был озадачен. — Ну, в таком случае это мой недочет. Я был невнимательным и несговорчивым супругом с трудным характером. Я недостаточно любил ее, не оценивал по достоинству.
— Ну… такое часто случается, — сказала Дженни, которая сейчас явно предпочла бы встречу с родителями-наркоторговцами, у которых торчат ножи за голенищами, с какими-нибудь безграмотными извращенцами или чем-то в этом роде. С ними ей было бы проще.
— Но я… гм… смог освободиться от этих изъянов, когда встретил духовного хилера Мне кажется, теперь я другой. Я изменился, не правда ли, Кейти?
— О, еще как изменился, — устало заметила я.
— И этот духовный хилер сейчас живет у нас в семье… и мы… пересматриваем всю нашу жизнь… Может быть, это могло повлиять на Тома или даже расстроить его. Вывести из состояния душевного равновесия! — Он наконец нашел нужное слово и быстро выпалил его, чтобы не забыть.
— Вполне возможно, — откликнулась Дженни. Она умеет вести себя «как белое вино», что никак не получается у меня.
В дверь постучали, зашел Том.
— Вы закончили? — спросил он.
— Что значит — закончили?
— Рассказывать про то, что мне нельзя слушать, — про маминого любовника и прочее?
Мы принялись рассматривать свои туфли. Картина маслом.
— Сядь, Том, — сказала Дженни.
Он забился в угол класса, и нам пришлось развернуть стулья, чтобы, в воспитательных целях, оказаться с ним лицом к лицу.
— Мы тут говорили о том, что могло тебя толкнуть на воровство. Или у тебя не все в порядке дома, или какие-то проблемы в школе, или же…
— У меня все отнимают, — вырвалась у Тома сердитая реплика.
— Как так? — удивилась Дженни.
— А так. Он все только забирает. — Последовал кивок в сторону отца.
— Том! — воскликнул Дэвид, задетый за живое. — Как ты можешь такое говорить? Тебе столько всего накупили. Мы просто решили избавиться от лишнего.
— Погодите-погодите, — вмешалась я, сообразив, что меня опять во что-то не поставили в известность. — Том, ты хочешь сказать, что у тебя забрали еще что-то, кроме компьютера?
— Да. Кучу всего.
— Ну, так уж прямо и кучу, — наигранным тоном заметил Дэвид, но беспокойство в голосе выдало его с головой.
— Когда это произошло?
— На прошлой неделе. Он заставил нас перебрать все игрушки и забрал половину.
— Почему ты мне ничего не сказал? — Вопрос был адресован скорее Тому, чем Дэвиду, что кое о чем свидетельствовало.
— Он сказал не говорить.
— И вы послушались его? Вы же знаете, что он сумасшедший.
Дженни поднялась с места:
— Думаю, есть вещи, которые лучше обсуждать в домашних условиях, — ненавязчиво заметила она. — Но здесь определенно есть над чем поразмыслить, должна вам заметить.
Оказалось, что большинство отданного — разумеется, в тот же облюбованный Дэвидом приют одиноких матерей — просто мусор или барахло, с которым дети давно перестали играть. По утверждению Дэвида, инициативу проявила Молли: она считала, что подарки будут бессмысленны, если они отдадут вещи, с которыми не жалко расставаться. Так что между детьми и Дэвидом было достигнуто соглашение при одном воздержавшемся (Том выступил, таким образом, пассивно-потерпевшей стороной). Было решено пожертвовать что-то из текущего арсенала игрушек. Том пожертвовал свою радиоуправляемую машинку и почти немедленно об этом пожалел. Именно здесь и содержалась психологическая мотивация его преступной деятельности: отдав одно, он жаждал немедленного возмещения.
По возвращении домой с Томом была немедленно проведена беседа и получены все необходимые гарантии насчет его будущего поведения. Мы также пришли к соглашению о справедливом воздаянии, соответствующем масштабу проступка (запрет смотреть телевизор на неделю, «Симпсонов» — на месяц). Но главный разговор ждал меня впереди.
— Я что-то не понимаю, — сказала я Дэвиду, как только мы остались наедине. — Ты все-таки объяснись. Я не понимаю, чего ты добиваешься — что все это значит.
— Что именно?
— Ты делаешь из наших детей моральных уродов.
Только, пожалуйста, не надо говорить, что у каждого есть свои странности, не надо, не надо об этом, пожалуйста. Потому что это все равно неправда. И не может быть правдой, если в этом мире слово «странный» имеет хоть какой-то смысл. Иначе бы оно просто ничего не значило. Ведь странно не смотреть «Кто хочет стать миллионером?», когда все не отрываются от телевизоров? Странно считать «биг мак» отравой и «пищевым мусором», когда миллионы людей почти ничем другим и не питаются. Вот видите: всегда можно нарисовать еще один кружок, размером поменьше, внутри большого круга и отнести себя к «странному» меньшинству или «нестранному» большинству. Я, например, автоматически попадаю в кружок людей, которые уже не считают чем-то особенным раздачу воскресного обеда алкоголикам в парке, которые привычно распространяют игрушки собственных детей среди неимущих, однако этим кружком я могу обвести лишь собственный дом. Это и будет моим определением «странности». А также безвыходности и одиночества.
— Это в самом деле странно.
— Что странно?
— Твое беспокойство.
— Беспокойство здесь ни при чем. Беспокоиться можно сколько угодно, хоть до белой горячки. Надо пытаться как-то решать проблемы.
— Скажи мне, какие ты видишь проблемы?
— Какие проблемы? Ты действительно спросил это, я не ослышалась? Ты не видишь никаких проблем в нашей жизни — так прикажешь тебя понимать?
— Я понимаю, в чем ты видишь проблемы. Что тебе кажется проблемами. По это не значит, что это проблемы и для меня.
— То есть тебя не волнует, что твой сын становится Артфулом Доджером?
— Он больше не будет трогать чужие вещи. Перед нами стоят куда более важные вопросы.
— Вот тут-то я и перестала тебя понимать. Я совершенно запуталась, Дэвид. Я не понимаю, что это за глобальные вопросы, которые так тебя волнуют, что ради них можно забыть обо всем: о сыне, обо мне, о всей нашей семье…
— Я не могу объяснить тебе. Все время пытаюсь, и никак не получается.
— Ну, попробуй еще раз.
— Бесполезно.
— Сделай еще одну попытку.
— Просто… понимаешь, — этим своим «понимаешь» Дэвид сейчас напомнил мне Ребекку, — хочется другой жизни. Лучшей. Мы неправильно живем.
— Мы? Это ты про нас? Это ты — ты писал свой паршивый роман, а не «мы». Ты вел в газете рубрику, выставляя там всех дебилами и моральными уродами. А я пыталась хоть как-то улучшить самочувствие людей, которые обращались ко мне за помощью.
Я представила, как пошло это звучит со стороны, но Дэвид и впрямь разозлил меня не на шутку. Я же хороший человек, в конце концов, я доктор! Да, у меня был роман, да, была связь на стороне, но это вовсе
