Такер задумался, воспринимать ли слова сына как хитрую уловку, рассчитанную на отцовское внимание, или как выраженную через детское восприятие взаимосвязь времени, событий и повествования. Каким-то образом Джексон попал пальцем в небо. Ведь и в самом деле ничего особенного не произошло. В течение нескольких дней Такер перенес сердечный приступ, пообщался со всеми своими детьми и с двумя бывшими женами, побывал в новом городе и переспал с новой женщиной, побеседовал с мужчиной, заставившим его взглянуть на свою работу с новой точки зрения… Но что от этого изменилось? Ровным счетом ничего. Он не узнал ничего нового, ничуть не вырос.
Наверняка он что-то проморгал. Раньше, в молодости, он бы, пожалуй, выжал из этих дней пару-тройку песенок: скажем, что-нибудь душераздирающее о блуждании на пороге смерти. И Энни… Она бы превратилась в нордическую деву, которая… там, какие-нибудь… раны исцеляя, чувства возрождая… ведет к воротам рая. Или что-нибудь вроде «овладевая» или «колени преклоняя», на крайняк. И уж во всяком случае «покой охраняя». Но если он не может сочинить новых песен, что ему остается?
Откровение биографических песен в том, подумал Такер, что автор превращает настоящее в прошлое. Берешь свои чувства, или отношения с другом, или любовь к женщине – и превращаешь в былое, в нечто законченное, чтобы определиться с ним. Засовываешь его в стеклянную банку и разглядываешь, обдумываешь, пока оно не лишится всякой сути. Именно это он всегда и проделывал – в том числе и с теми, с кем спал и кого рожал. Истина жизни, однако, в том, что ничто не кончается, пока ты не издох, и даже после смерти ты оставляешь целый ворох нерешенных проблем и невысказанных слов. Похоже, гнусные авторские привычки в нем сохранились, хотя он уже сто лет не пишет песен, – возможно, пора от них отделаться окончательно?
– Да-а… – протянул Малкольм и замолчал. Молчание затянулось, но Энни не собиралась его прерывать, опасаясь расхохотаться. Она озвучила свои четверть часа, говорила быстро, четко, без остановок, без неприличных слов (Факера она упоминала, к примеру, лишь как Фальш-Такера), и теперь настал черед Малкольма.
– Его диски еще продаются? – разродился он наконец.
– Я же объяснила, Малкольм. Последний появился не так давно. Из-за него мы с ним и встретились.
– Да-да, конечно-конечно. Может, мне стоит его купить?
– Нет, Малкольм, это я тоже объясняла. Это далеко не лучший его диск. Да и вообще – не понимаю, чем нам поможет прослушивание диска Такера.
– Вы удивитесь, насколько поможет.
– Надо полагать, у вас подобное уже случалось в практике?
Малкольм явно обиделся, и Энни стало его жалко. Ни к чему вредничать. Она ему даже сочувствовала. Ее пятнадцатиминутное словоизвержение стоило всех предыдущих встреч за время их взаимоотношений. Неделю за неделей она приходила в этот кабинет и жаловалась, что Дункан забыл купить молоко, хотя его недвусмысленно просили это сделать, и они с Малкольмом ковырялись в угольках ее души, разыскивая крохотные искорки угасшего чувства. В это утро она поведала Малкольму об отшельниках и сердечных приступах, о рухнувших браках и случайных связях, о своей хитроумной попытке забеременеть. И теперь Малкольм, похоже, готов лопнуть от обилия материала, хотя пытается сделать вид, что вовсе не удивлен.
– Можно еще пару вопросов? Лишь для уточнения, чтобы избежать возможных недоразумений.
– Конечно.
– Что, по мнению этого мужчины, вы делали в ванной?
– Вводила контрацептив.
Малкольм сделал пометку, которую Энни со своего места угадала как «ВВОДИЛА КОНТР.», и энергично подчеркнул ее.
– Так. А… когда закончился его последний роман?
– Несколько недель назад.
– И та женщина – мать его младшего ребенка.
– Да.
– Ее имя вы знаете?
– Вам это необходимо?
– Может быть, вам неприятно произносить ее имя?
– Да нет. Кэт.
– Это сокращение?
– Малкольм!
– Извините. Вы правы. Здесь слишком много чего кроется. Я пытаюсь найти отправную точку. С чего бы вы хотели начать? Как вы себя чувствуете?
– Как будто опустошенной. И немножко под хмельком. А вы?
Конечно, ей не следовало задавать ему такой вопрос, но она понимала, что Малкольм много пережил за последние двадцать минут.
– Озабоченным.
– На самом деле?
– Как вы понимаете, я не должен строить из себя арбитра. Так что лучше вычеркните мое последнее замечание. Вычеркните озабоченность.
– Почему?
– Потому что я собираюсь задать вам вопрос и не хочу, чтобы вы восприняли его как пристрастный.
– Все, моя память чиста.
– Я озабочен вашей ролью в разрыве его отношений с той женщиной. И вашей готовностью родить и воспитать ребенка без отца.
– Малкольм, вы только что попросили вычеркнуть вашу озабоченность.
– А, ну да… Все равно. Каковы ваши соображения насчет этого?
– Малкольм, это безнадежно.
– Что я еще не так сказал?
– Моральная сторона меня совершенно не беспокоит.
– Это я вижу.
– Тогда давайте поговорим о том, что меня беспокоит.
– Что ж, я готов. Итак, что вас беспокоит?
– Я хочу все бросить и переехать в Америку. Завтра. Продать дом и улететь. Насовсем.
– Он вас приглашал?
– Нет.
– Тогда лучше нам поговорить о том, как мужественно пережить неудачу. Извлечь лучшее из худшего.
– Лучшее из худшего?
– Можете считать меня лохом, или как там у вас, у молодежи, это называется, но я не вижу доброй перспективы для ваших планов. Вы несчастны, вы можете стать матерью-одиночкой, а теперь… а теперь вообще отрываетесь от земли. Вы витаете в облаках.
– Вы уверены?
– Именно в облаках. Америка. Для американцев это твердая почва под ногами. Для вас – фикция, туман, дым.
– Почему?
– Потому что вы живете здесь.
– И с вашей точки зрения, у меня нет никаких возможностей изменить жизнь?
– Конечно, есть такие возможности. И мы с вами их непременно изыщем.
– Неужели?
– И потом, подумайте о тенденциях рынка недвижимости. Не знаю, сколько вы заплатили за свой дом, но теперь вы того уже не выручите. Что с недвижимостью творится, и по продаже, и по аренде! У меня знакомая сдает дом уже сколько лет, обычно без всяких проблем, а сейчас… На следующее лето…
Каждый раз, с самого первого посещения, устами Малкольма с Энни говорил Гулнесс. Но теперь она услышала голос уже не города, но страны, в которой она выросла, услышала родителей, учителей, коллег и
