– Серьезно? Вы никогда не видели всех детей вместе?

– Ради бога! – Он изобразил сценический ужас. – Все эти церемонии…

– И сколько у вас осталось времени?

– Парни прибудут сегодня вечером. Лиззи здесь, внизу; про Джексона вы знаете. Так что остается только Грейс. Ее пока еще не нашли.

– А где она живет?

– Ой, бросьте, только этого мне сейчас не хватало.

– Вы точно не знаете?

– Я вообще не имею представления.

– Но кто-то ведь знает.

– Кто-то всегда знает. Последняя жена всегда находит способ выйти на предпоследнюю. Так и разнюхивают постепенно.

– А как же они умудряются выйти на предыдущую жену?

– Все мои жены знают порядок появления на свет моих детей. Сам-то я в это не особенно вникаю, но каждая моя очередная жена стремится показать предыдущей, какая они гуманная, заботливая и чуткая… знаю-знаю, я говорю ужасные вещи, да?

Энни попыталась выразить на лице неодобрение, которого он ожидал, но потом передумала. Неодобрение принижало его, ставило вровень с людьми, которых она знала. Она стремилась вникнуть во все подробности его многосложной жизни, а неодобрение автоматически затыкало ему рот.

– Вовсе нет, – произнесла она.

Такер глянул на нее:

– Правда? Почему?

Откуда ей знать почему… Конечно же, вот так бросать детей на произвол судьбы – не самая красивая привычка.

– Мне кажется… каждый должен делать то, что у него лучше получается. Если матери более квалифицированно заботятся о детях, то не мешать им – может быть, наилучший выбор.

На мгновение она представила себе, будто у Дункана дочь от предыдущей партнерши, а ей приходится общаться с матерью Дункановой дочери, в то время как сам он чешет яйца и слушает свои бутлеги Такера Кроу. Устроил бы ее такой расклад? Совершенно определенно нет.

– Не думаю, что вы действительно так считаете. А если да, то вы первая такого рода женщина, которую я встретил. Во всяком случае, благодарен за вашу терпимость. Однако она меня отсюда не вызволит.

– Сначала повидайтесь с детьми.

– Нет-нет, тогда уже поздно будет. В том-то и дело, что я не должен с ними видеться.

– Я вас понимаю, но… Меня раздавит чувство вины. Да вы и сами не хотите этого.

– Слушайте… Вы сможете прийти еще раз, завтра? Или вам нужно возвращаться?

И снова она покраснела. Когда же это кончится! Все время, кто что ни скажи, физиономия вспыхивает. В этот раз волна оказалась особенно жаркой и захватила не только лицо. В ней нуждается существо иного пола, которое она находит привлекательным. Она вдруг подумала, что физиологическая реакция, незнакомая ей в течение пятнадцати лет, невозможна без удовольствия, хотя бы такого, какое она ощутила в этот момент.

– Нет. Мне не нужно возвращаться. Я могу… – Конечно она могла, и без особых усилий. Музей без нее проживет. Она возьмет выходной, а откроет музей и проследит за порядком одна из общественниц. Она может переночевать у Линды. Она может сделать все, что потребуется.

– Прекрасно. А вот и мы!

Искусственная радость последней фразы относилась к болезненно бледной девушке в домашнем халате, появившейся в дверях и медленно входившей в палату.

– Лиззи, Энни, познакомьтесь.

Лиззи не выразила желания знакомиться с Энни. Лиззи вообще не выразила никакой реакции по поводу присутствия в палате отца еще какой-то фефелы. Энни до жути захотелось, чтобы Такер выпроводил Лиззи, но она понимала тщетность этого желания. Они оба пациенты этой клиники. К тому же вид у Лиззи ужасный.

– Грейс в Париже. Завтра приедет.

– Ты ей сказала, что опасность мне не угрожает и что ей не обязательно приезжать?

– Чепуха. Разумеется, она приедет.

– Зачем?

– Затем, что хватит тянуть.

– Что?

– Хватит держать нас порознь.

– Я не держал вас порознь. Я просто не сводил вас вместе.

Энни встала:

– Я, пожалуй, пойду.

– Так вы придете завтра?

Энни посмотрела на Лиззи, но та ее по-прежнему не замечала.

– Может быть, не надо завтра?..

– Надо.

Энни пожала ему руку. Снова захотелось вложить в жест теплоту и нежность, но она не решилась.

– Да, и спасибо за книги. Отличный выбор, – ухмыльнулся Такер.

– До свидания, Лиззи, – изрекла Энни с откровенным вызовом.

– Хорошо, я позвоню Грейс и скажу, что ты не желаешь ее видеть.

Энни входила во вкус игры и начинала ощущать удовольствие. Даже грубость может служить прекрасным развлечением.

– Значит, все мероприятие затевалось не ради моей особы?

Такеру казалось, что произнес он эту фразу мягко, спокойно. Спокойствие провозгласили богом этой недели и всей последующей жизни. Во всяком случае, до следующего сердечного приступа, когда он получит от врачей новые указания и станет легкомысленным или серьезным… если выживет.

– Я… я слегка надеялась, что и ради твоей. Слегка надеялась, что ты пожелаешь полюбоваться на всех вместе.

Голос Лиззи звучал жутковато, после ухода Энни он будто стал ниже. Казалось, она репетирует роль в шекспировской пьесе с переодеванием в мужчину. К тому же она говорила тише, чем обычно, а самое неприятное – неестественно спокойно и безжизненно. У Такера от этого голоса мурашки по спине ползли. Ему казалось, что врачи врут и что он умирает.

– Почему ты так говоришь?

– Как?

– Будто готовишься к операции по смене пола.

– Тупое животное, – так же ровно и спокойно произнесла Лиззи.

– Уже лучше.

– Почему все на свете должно происходить ради твоей задницы? Можешь на минуту представить себе, что и кроме тебя на земле люди живут?

– Я просто полагал, что вы собираетесь из-за того, что я опасно болен. Но я вне опасности, и можно все забыть.

– А если мы не хотим все забывать?

– Ты от чьего имени говоришь? От всех? Представляешь большинство? Старших? Скажем, не думаю, что Джексон придает этой встрече такое уж большое значение.

– Положим, Джексон думает то, что ты ему велишь.

– Так и бывает у шестилетних. Твой старческий сарказм неуместен.

– Уверена, что выражу мнение большинства, если скажу, что всем нам пошло бы на пользу то отношение, которое досталось Джексону.

– Ну еще бы. Ведь жизнь у всех вас сложилась кошмарно.