кавалькады автомобилей достигали каждого местечка, поселка и селения. Келли говорил до тех пор, пока не сорвал голос, потом говорил хрипло несколько слов, пока его врачи не настояли, чтоб он отдохнул, иначе он рискует постоянно испытывать сложности с голосовыми связками. Он пожимал руки до тех пор, пока его рука не стала болеть, да так сильно, что по ночам он метался от боли. К середине сентября все мы валились с ног от усталости.

Но что-то шло неправильно. Фрэнк Шиа и Дайк Шорт получили первые доказательства этого в опросах в конце лета; после Дня Труда^{131} осознание провала ошеломило всех нас.

Джентайл драматично завоевывал утерянные позиции. Он медленно поднимался как грозный кандидат; некоторые местности на Севере почти полностью принадлежали ему. Временами я испытывал беспокойство из-за Джентайла. Конвент республиканцев стал первым намеком. Джентайл вызвал волнующие и неожиданные овации. Он был их героем дня. Его возвращение должно было быть приписано той беспрецедентной пресс-конференции, проведенной государственным секретарем, чтобы уничтожить обвинения Маллади. К тому же у Джентайла были собственные имиджмейкеры, и они не замедлили воспользоваться преимуществом такого замечательного события. Они затопили все средства связи, телевидение, газеты и радио выдержками из заявления госсекретаря. И когда государственный секретарь прибыл в ООН, чтобы произнести юбилейную речь, именно Джентайл приветствовал его в аэропорту — к огорчению того идиота, что занял его место в Сити-Холле — именно Джентайл ехал с госсекретарем в его лимузине и позировал вместе с ним. Джентайл был членом истэблишмента, и тот поспешил на его спасение.

Создание его имиджа было умело завершено. Джентайл располагал недвусмысленным доверием государственного секретаря и фактически сорвал коммунистический заговор. Джентайл делал все, чтобы усилить свой имидж. Его штат никогда не упускал возможность сослаться на его военные подвиги и даже распространили теплое письмо от одного из лидеров китайского националистического правительства.

Потом они осуществили блестящий ход: собрание военнопленных Второй Мировой войны, томившихся в ужасной шанхайской тюрьме. Я уверен, все это организовали и финансировали люди Джентайла. Радио, телевидение и пресса широко освещали эту небольшую встречу американцев среднего возраста, в глазах которых все еще обитал ужас от пережитого и того, чему они были свидетелями много лет назад.

Время было выбрано великолепно, стояла скука конца лета, двухнедельная полоса жары только что закончилась, новости были скучнейшими. Не важно, по какой причине, но в Нью-Йорке и стране было мало людей, которые могли бы быть в центре внимания.

Конечно, Джентайл, как человек, первым вошедший в тюрьму, был главным оратором. На следующий день мы разбросали по полу крупные общенациональные ежедневные газеты и взглянули друг на друга.

— Что говорят опросы, Фрэнк? — спросил я Шиа.

Он бросил на меня огорченный взгляд.

— Даже не хочется говорить вслух.

— Выкладывайте, — выпалил Люк.

Когда Фрэнк зачитал результаты, оказалось, что после конвента Келли скатился с превосходства над Джентайлом в пятнадцать пунктов до преимущества всего в три пункта после Дня Труда. За последние пару месяцев, сказал Фрэнк, часть голосов в штате скатилась на пункт, где они сейчас и находятся: 46 процентов поддерживают Келли, а 43 процента выступают за Джентайла. Вскоре после того, как Келли был выдвинут кандидатом демократов, его поддерживали 52 процента избирателей, а Джентайла 37 процентов при сходном опросе. Одиннадцать процентов, как и теперь, не могли решить, кого поддержать.

— Проклятие, что случилось? — рычал Люк. — Мы стартовали как реактивный самолет, а теперь еле-еле трясемся по ухабам.

— Похоже, мы потеряли заряд, — хмуро заметил Шиа. — Слушания создавали драматизм, они захватили внимание общества.

Он пожал плечами.

— Возможно, наступило разочарование.

Келли, сидевший уставившись на пол, поднял голову.

— Вы правы, Фрэнк. Я могу чувствовать это по аудитории. Она апатична.

— Ты хочешь сказать, они не устраивают первоклассной истерики, — резко заметил его отец.

— Хорошо, что нам делать? — спросил Люк. — Не можем же мы просто сидеть!

Мы посмотрели друг на друга в напряженном молчании. Я чувствовал, что все мы обдумываем одну и ту же мысль, но я поклялся, что никогда не произнесу ее вслух.

Это сделал Келли:

— Мы сидим здесь, как кучка идиотов, — энергично заявил он, — с одними и теми же мыслями. Почему же мы не назовем их? Нам нужен Джош!

Как только он заявил это, все в комнате, казалось, расслабились.

— Теперь, когда вы сказали об этом, — осторожно начал Фрэнк Шиа, — я только жалею, что не сказал об этом раньше. Итак, что мы сделаем, позвоним ему и расскажем о наших трудностях?

— Только не по телефону, — ответил ему Лютер. — Это слишком деликатное дело.

— Вы хотите, чтобы я поехал к нему? — спросил Келли.

— Ты не можешь, Кел, — сказал Люк. — Прежде всего, если это выплывет, это может погубить нас. Но, что более важно, твое расписание заполнено с утра до ночи. Там, где ты произнесешь одну речь, ты должен произнести и все пять. Если ты посещаешь пять обедов, то должен посетить и все десять.

— Хорошо, кто тогда?

Один за другим они повернулись ко мне.

— Вы его самый близкий друг, Финн, — произнес Келли.

— Это все так. Я чувствую, что поставлю его в трудное положение.

— Можете вы оказать мне личную услугу? — спросил Келли.

— Мы все понимаем, Маккул, — сказал сенатор.

— Так не хочется уезжать в ответственный момент.

Я знал, что мои слова звучат, как детский лепет.

— Еще одна неделя, и мы вцепимся друг другу в горло.

Люк мерил шагами комнату.

— Вчера Лютер так на меня разозлился, что чуть не проглотил свою трубку.

Нам не нужно было говорить, что опросы, по которым наше первоначальное лидерство снизилось, нагнетали напряжение, мы испытывали слишком сильное давление. Даже Келли еле удерживался на краю, и стены в бесчисленных мотелях штата были недостаточно толстыми, чтобы приглушать все лютые споры между ним и Люком.

Если мы и не знали этого раньше, то теперь поняли: Келли был нашим любимым взлелеянным призом, но Джош был гением организации, что должна была сплотить нас.

— Я должен заказать билет до Чикаго на четыре часа, — с наигранной беззаботностью произнес Люк. — Не забудьте ковбойские сапоги.

Все они улыбались мне. То, что я полагал своим секретом, было очевидно для всех. Я отчаянно жаждал видеть Джоша и Лейси — как будто они были моими детьми!

У рожденного в Нью-Йорке и выросшего на Манхэттене, горы Катскилл и совершенно плоские долины, являющиеся признаками глубокого американского Запада, захватывает дух. Воздух до того чист, что кажется пьянящим; высящиеся величественные горы; бесконечные равнины. Я ощущал себя очень маленьким и неожиданно осознал, что имел в виду Джош, когда говорил, что еще долго после того, как