Не вина, а беда севера, что зачастую его инновационные достижения гораздо активнее использовались потом югом. Утверждать на этом основании, что север всегда «только догонял» есть либо заблуждение, либо провокация. Северная цивилизация формировалась тысячелетия, а несколько сот лет правления Романовых, когда Россия действительно несколько раз осуществляла «догоняющую» модернизацию, есть эпизод в развитии севера, пройденный и преодолённый уже к 1950 году, когда СССР стал на равных соревноваться с лидером Запада, США, в военно-технической области.

Подводя итоги сказанному, можно утверждать, что наличие цивилизации севера и соответствующих цнвнлнзационяых традиций в России есть непреложный факт. То, что северная цивилизация не раскрыла и половины своих возможностей, объясняется только субъективными факторами, лежащими в узкой, по сравнению с общецивилизационной, сфере политики и экономики.

Если мы сравним то, о чём мы только что сказали о цивилизации севера и более ранних характеристиках цивилизационных тенденций, заложенных в приледниковье, то мы увидим, что русская северная циви- лизационная традиция – это прямое и непосредственное продолжение традиций приледниковья, эволюционно свойственных всей белой расе.

Вместе с тем, не вызывает сомнений, что воплощение этих цивилизационных традиций у русских происходило крайне неравномерно. Одни тенденции нашли свои последовательное воплощение. Другие выражены достаточно слабо. А в значительном числе случаев вообще произошёл откат к классическим семитским цивилизационным схемам. И это при том, что мы имели все естественные предпосылки для сохранения и развития традиций приледниковья, развития архетипов белой расы.

В то же время наши европейские собратья, наоборот, пусть и в меньшей степени, но подавляющее большинство этих традиций развили и именно на их основе построили свою модель цивилизации, в которой уже на современном уровне воплотили ббльшую часть всех перспективных цивилизационных тенденций, отвечающих природе белого человека.

Разумеется, и у них не обошлось без «семитского реванша». Но до совсем недавнего времени этот реванш был менее губителен для комплексного воплощения цивилизационных идей приледниковья.

Отчего же так произошло? Эту проблему мы рассмотрим в следующем разделе.

У читателя не должно создаваться впечатление, что автор является очень большим поклонником доктрины генетической предопределённости поведения человека. Отнюдь. Мы ни чем не склонны нарушать чувство меры. А потуги иных идеологов все многообразие жизненных позиций сводить к генетике считаем примитивным упрощением и, более того, скрытой формой оправдания собственной лени, а зачастую просто ничтожества.

Сидит такой «ариец», почёсывая брюхо и гордясь «своим генофондом», оправдывает своё бездействие, вызванное иногда ленью, иногда трусостью, а иногда невоспитанностью волевых качеств. Которые, в свою очередь, никакими генами не гарантируются. Эти качества обретаются в процессе преодоления собственных слабостей и внешних вызовов.

Генофонд, конечно же, определяет некую предрасположенность к тому или иному поведению, но не более того.

Курьёзно, но иные коллеги из националистического лагеря и не подозревают, что современная наука в целом во многом решила эту проблему. Потому что господа национальные идеологи почти ничего, кроме работ своих коллег и предшественников, не читают. Да и то не всех. Впрочем, это их проблемы.

Итак, согласно результатам современных научных исследований стереотипы поведения в коллективах, стаях, стадах и т. п. общностях формируются в рамках механизмов, которые чисто внешне очень похожи на генетические. В основе таких механизмов лежит принцип наследования. И это часто сбивает с толку наблюдателя.

Ведь в прямом смысле наследуются поведенческие стереотипы родителей или более отдалённых предков. Но на этом сходство с генетикой заканчивается. Ибо может буквально наследоваться поведение особей, которые оказали существенное влияние на формирование данного индивида.

Но это не наследование, это просто воспитание, скажет иной читатель. В том-то и дело, что нет. Ибо воспитание предполагает в идеале возможность «научить всему». Но, как оказывается, в конкретной обстановке (природной, климатической, социальной, культурной, хозяйственной и т. п.) существует не так много устойчивых моделей поведения. И принять можно только одну из таких моделей, либо некоторую комбинацию из них. Но только комбинацию, не содержащую непреодолимых внутренних противоречий.

Набор таких поведенческих моделей популяции (для группы людей или даже народа в целом) называется мемофондом. Впервые в научный оборот это понятие ввёл английский биолог и специалист по системному анализу Дж. Докинс.

В итоге процесс наследования мемотипа (по аналогии с генотипом) чем-то напоминает именно наследование генетических признаков. Когда невозможно произвольно «по желанию воспитателя» унаследовать, образно говоря, крылья от птицы, а голову от коровы.

В то же время наследование мемотипа более гибкий процесс, чем наследование генотипа. Ибо мемотип зависит не только от мемофонда родителей, но и от мемофондов окружающих, а также от всей специфики жизненных обстоятельств. Если говорить образно, то наследование мемотипа в чём-то соответствует модели наследования, которую в своё время выдвигал небезызвестный Т.Д.Лысенко. Вопреки тенденциозным представлениям, Лысенко был не так одиозен, как его пытаются ныне представить.

Во всяком случае, тигра из коровы он получать не пытался. Но инициирование закрепления в потомстве определённых приобретённых признаков он стремился достичь. Сейчас вопрос очень политизирован. Однако современная селекция в чём-то (мы подчёркиваем, лишь в чём-то) добивается достижения целей, которые в своё время ставил Лысенко. Правда, другими методами и опираясь на другую теоретическую базу.

Очень интересен вопрос о сочетании генотипа и мемотипа. В принципе каждому генотипу может соответствовать несколько вариантов мемотипа, причём вариантов, вполне гармонично сочетающихся.

Иллюстрацией данного тезиса, правда, не совсем корректной, можно назвать известные всем социологам факты об очень большом сходстве некоторых поведенческих установок полицейских и преступников. Физические типажи «идеальных полицейских» и «идеальных преступников» тоже сходны (не удержимся от реплики, что в современной России их часто не отличить).

Но в одном случае волею судеб реализуется всё же мемотип преступника, а в другом – полицейского.