— Я не хотел этого, — попытался возразить Хаген, но снова старуха властным жестом заставила его замолчать.

— Молчи! Ты можешь обманывать Гунтера, Зигфрида, Брунгильду и даже себя самого, но только не меня. Одно твое присутствие здесь доказывает это. Быть может, ты думаешь, что бежишь от Зигфрида? Нет, это не так. Ты бежишь от себя, Хаген из Тронье. От себя и своей любви к Кримхилд. Но о чем это я? Ты и сам все прекрасно знаешь.

— А если все это действительно так?

— Тогда ты знаешь, что это означает.

— Скажи мне! — потребовал Хаген. Паника вдруг охватила его. Но хотя руки дрожали, в глубине души он был, как никогда, спокоен и собран. Все стало ясно, — Скажи мне об этом сама, я хочу услышать правду из твоих уст. Что я должен делать?

Не сразу ответила старуха.

— Что ты должен делать? — наконец проговорила она. — Наверное, все произойдет так. Ты участвовал во многих битвах, и во всех побеждал. Эту ты проиграешь.

— Почему? — Голос Хагена звучал едва слышно.

— Ты побеждал, пока был честен. А теперь обречен на проигрыш, потому что обманул себя самого.

— Но что я мог поделать? Прикончить Зигфрида?

— Это тебе не удалось бы, — ответила старуха. — Это твоя судьба, Хаген, — в конце концов потерпеть поражение.

— Но к чему все это? — пробормотал Хаген. — Что за игру повели со мною боги?

— Боги? — Старуха рассмеялась, — С каких это пор ты, старый безбожник, стал о них вспоминать? О Хаген, ты меня разочаровываешь.

Разъяренный, Тронье вскочил с места:

— Прекрати наконец говорить загадками, мерзкая старая карга! Скажи, зачем ты позвала меня, и отпусти наконец.

— Я не звала тебя, — спокойно повторила старуха, — Ты не нашел бы сюда дороги, если бы не желал этого сам.

— Кто ты? — не унимался Хаген. — Скажи мне хоть имя свое, женщина!

— Что значит имя? — пробормотала старуха, — У меня их много. Иногда люди зовут меня Урд. Говорят, будто я плету нити судьбы, но это неверно. Я просто вижу — больше ничего.

— Так скажи мне, что ты видишь. Скажи, что будет дальше! Прекрати наконец играть со мной! Ты же все знаешь. Ты…

— Я ничего не знаю, — мягко, но решительно перебила Урд. — Нити будущего запутанны, и мне известны лишь немногие. Иные широки, иные узки, многие ведут в никуда… Но не в моей власти предсказать, какою ты пойдешь. Я не могу управлять людской волей, Хаген. Я не имею права советовать тебе, — Она вдруг виновато улыбнулась: — И даже если бы я это сделала, ты все равно не послушаешь меня. Уже поздно.

— Значит… значит, Зигфрид женится на Кримхилд?

Урд промолчала. С улицы донесся резкий свист, затем послышались шаги.

Хаген оглянулся:

— Кто это? Кто сюда идет?

Урд улыбнулась.

— Некто, ищущий тебя, — промолвила она, — Я же говорила, что уже слишком поздно. И тот, кто идет сюда, хочет напомнить тебе о твоем обещании, — Она покачала головой, когда Хаген рванулся к двери: — Успокойся, Хаген. Теперь тебе не уйти. Поздно.

Хаген замер на месте. Он медленно протянул руку, коснулся ладони прорицательницы, она оказалась удивительно мягкой и теплой.

— Ты будешь драться с Зигфридом Ксантенским, — сказала Урд.

— Я одолею его?

— Нет. Ты — нет. Но Зигфрид смертен, и он погибнет. Только не от твоей руки.

Не попрощавшись, Хаген шагнул за порог. У края поляны его уже ожидала маленькая фигурка в темном плаще. Хаген не удивился — кто еще, кроме Альбериха, мог найти сюда дорогу?

— Что ты решил? — спросил карлик.

— Разве я могу выбирать?

Альберих кивнул:

— Не суди поспешно, Хаген. Я пришел за тобой, это верно. Зигфрид нарушил данное тебе слово, и настало время сдержать свое обещание. Он все знает и ждет тебя. Но ты можешь уйти. Садись в седло и возвращайся в Тронье, если хочешь. Я не стану тебя удерживать.

Хаген молча смотрел на альба. Теперь он впервые видел его истинное лицо. Это был не старик, не жалкий карлик. Как и Урд, он не имел возраста — существо, живущее вне времени, но все же смертное.

Встряхнувшись, Хаген вскочил в седло и властным жестом указал на юг.

Ночь простиралась над Рейном тяжелым покрывалом, усеянным крошечными серебряными жемчужинами. Теплый западный ветер шелестел кронами деревьев и невысокой мягкой травой. Из широко распахнутых ворот крепости доносились звуки празднества, начавшегося с наступлением темноты.

Не сбавляя темпа, Хаген въехал на мост. Стражник, завистливо поглядывавший во двор, где пили и веселились, испуганно встрепенулся, узнав Хагена. Тронье проскакал мимо привратника, низко пригнувшись к лошадиной шее, пересек двор и спрыгнул на землю, не дожидаясь, пока его конь остановится. Двор постепенно начинал пустеть: на сегодня веселье уже заканчивалось. Наконец в тени крепостной стены, возле конюшен, он заметил Альбериха и торопливо направился к нему через двор.

— Куда?

Альберих указал на башню.

Перескакивая через две ступеньки, Хаген взбежал по лестнице, оттолкнул в сторону стражника и пересек просторный холл. Дверь в тронный зал была гостеприимно распахнута, оттуда доносились пьяные голоса.

Альберих свернул на лестницу, Хаген устремился вслед за ним, не заглядывая в зал. Но его успели заметить: кто-то окликнул его по имени, и не успел Тронье подняться на несколько ступенек, как в дверях возник Гунтер, пьяный настолько, что ноги уже не держали его, и он стоял, опираясь о косяк.

— Хаген, подожди же! — промямлил он.

Хаген остановился, хотя больше всего в этот момент ему хотелось просто убежать. Гунтер шагнул вперед, споткнулся о ступеньку, но подоспевшего на помощь стражника отстранил. Пошатываясь, но самостоятельно он приблизился к Хагену, протянул руку и тяжело облокотился на его плечо.

— Хаген, ты… ты вернулся, — Гунтер едва ворочал языком. — Ты не представляешь… какая… это для меня радость. — Он громко икнул и прислонился к стене. Левая щека короля опухла, под глазом наметился темный синяк, — Ты не должен был… уходить, — продолжал Гунтер заплетающимся языком.

Хаген едва понимал его.

— Прости, мой король, — проговорил он, — Я должен…

— Ты должен остаться здесь, со мной, — перебил его Гунтер. Он глупо захихикал: — О Хаген, Хаген, ты не должен был уходить. Нельзя было… оставлять меня одного в эту минуту. И мою сестру тоже. Она никогда тебе этого не простит. — Он опять икнул.

Хаген с отвращением смотрел на короля. Он вспомнил Гунтера, каким его знал и любил, человека, быть может излишне мягкого и добродушного для этого жестокого мира, но тем не менее — мужчину. Зигфрид же превратил его в достойное сожаления посмешище.