какая-то тень — хитрая физиономия гнома, — но до конца уверен он не был.

Хаген подвел чужеземцев к трону, отступил назад и поклонился:

— Послы короля Людегаста Датского и Людегера Саксонского, мой король!

Взгляд сакса беспокойно забегал. Ксантенец не шелохнулся.

— Выслушайте наше решение, — начал Гунтер, не глядя ни на одного из вошедших. — Передайте вашим повелителям следующее… — Он выпрямился на стуле и, повысив голос, продолжал: — Мы, король Гунтер Бургундский, отвечаем на приветствие короля Людегера и короля Людегаста и выражаем им свое королевское почтение. Мы выслушали их требование, и сердце наше исполнилось печалью из-за их намерения пойти на нас войной. Бургундия — мирная страна, всегда жившая в согласии с соседями. — Голос его стал жестче: — Но мы не беззащитны и не потерпим шантажа! Скажите вашим повелителям, что мы отклоняем позорное предложение купить нашу свободу, и предупредите: если они не оставят свои планы, мы готовы с ними сразиться. Только наш им совет — хорошо продумать свое решение. Ваши дома наполнятся стенаниями матерей, вдов и сирот, смерть будет сопровождать ваш путь, а не победа. Боль и слезы вы пожнете вместо богатой добычи. Скажите им: откажитесь от войны и примите нашу дружбу и почтение. Или приходите как завоеватели и встретьте смерть от нашей руки.

На лице сакса не дрогнул ни один мускул.

— Это твое последнее слово, король Гунтер? Подумай, наше войско…

— Наше окончательное слово, — перебил Гунтер, — А теперь идите! Ортвейн из Меца будет сопровождать вас. Лошади и провизия в дорогу уже готовы.

Послы не шелохнулись, словно ожидая чего-то еще. Быть может, слова Зигфрида? Но Ксантенец молчал, лицо его не выражало никаких эмоций. Наконец послы развернулись и в сопровождении двух стражников вышли из зала.

— Кажется, твоего ответа им было недостаточно, — заметил Эккеварт, — Они были в чем-то не уверены.

— Не важно, — ответил вместо Гунтера Зигфрид, — Зато они припустятся обратно будто черти, счастливые, что остались живы. Вы что, не видели, как они были перепуганы?

— А до какого места их проводит Ортвейн? — вмешался Хаген.

— До границ Бургундии. Достаточно далеко, чтобы не передумать и не вернуться проверить, не обманули ли мы их.

— Да они и так уверены, что мы уже точим наши клинки, — вмешался Гернот, — Ни Людегер, ни Людегаст не станут думать, что мы затаимся как мыши и будем ожидать, когда они нападут.

— Конечно, нет, — кивнул Зигфрид. — Они не дураки. Но с другой стороны, они и не заподозрят, что наша армия следует по пятам за их послами. Ортвейн приложит все силы, чтобы по возможности задержать их в пути. Так что у Людегаста просто времени не будет очухаться после получения ответа Гунтера.

— Ты говоришь так, будто уже выиграл войну, Зигфрид из Ксантена!

Никто не заметил, как королева-мать присоединилась к спорившим. Зигфрид не сразу нашелся, что сказать: герой не привык держать ответ перед женщиной. Он смущенно улыбнулся:

— Простите, моя королева, но…

— Да, конечно, я ничего не понимаю, я женщина, — перебила его Ута.

Зигфрид окончательно растерялся; Хаген с трудом подавил злорадную ухмылку. За все время своего пребывания в Вормсе Ксантенец едва ли дюжину раз сталкивался с королевой и совершенно ее не знал.

— Что вы, моя королева, — пробормотал он. — Я только…

Ута вздохнула:

— Если бы вы сами понимали, что творите! Вы все! Сидите здесь и говорите о войне, как о прогулке!

— Мама! — вмешался Гизелер. — Я не думаю…

— Молчи! — вспылила Ута. — Уж тебе-то меньше всех стоило бы сюда влезать! Что ты знаешь о войне, о битвах, кроме того, что рассказывал тебе Хаген? Хоть раз ты всерьез задумывался о смерти? Хаген тебя учил владеть мечом и копьем. А видел ты, как это оружие настигает жертву? А ты, Гунтер! Не ты ли говорил только что о материнском плаче, вдовах и сиротах? Что, если и в Вормсе будут плакать матери? Глаза ваши горят нетерпением и жаждой битвы. А многие ли из вас вернутся с поля боя?

Гунтер заерзал на троне. Выпад Уты был ему неприятен. Но сделать замечание матери — королеве Бургундии — он не смел.

Хаген кашлянул:

— Фрау Ута…

Но Ута не дала ему сказать ни слова.

— Довольно, Хаген, — перебила его королева. — Я и так знаю, что ты скажешь. Я ничего не понимаю в политике и военном деле, к тому же я женщина, и мне положено молчать, когда мужчины разговаривают. Мы хороши для того, чтобы растить вас и лелеять, но, когда речь заходит о том, чтобы убивать, мы должны молчать!

— Такова жизнь, фрау Ута, — тихо молвил Хаген.

Глаза Уты гневно блеснули — Хаген ожидал новой вспышки, но королева-мать вдруг опустила голову, ссутулившись.

— Да, — пробормотала она. — Такова жизнь. Возможно, было бы лучше, если бы власть принадлежала нам, женщинам. Но так не будет никогда. — Она резко повернулась и вышла.

Воцарившуюся тишину первым нарушил Гернот:

— Нам… нельзя терять время. До захода солнца предстоит еще многое успеть, — Он повернулся к Зигфриду: — Ты все еще намерен выступить уже сегодня?

Зигфрид кивнул:

— Почему бы и нет? Люди отдохнули, лошади свежи и полны сил. Выехав сегодня, мы выиграем время.

Гернот вздохнул:.

— Да, ты, возможно, прав. Раньше начнем — раньше закончим.

— Вот увидите, что я прав. Путь предстоит дальний, и мы еще успеем выспаться. Как только мы заполучим Людегаста…

— Прости, Зигфрид, — вмешался Хаген, — А не стоит ли нам сначала подумать, какой выкуп мы за него потребуем, прежде чем возьмем его в плен?

— Ты сомневаешься, что мы победим, Хаген? — вспылил Ксантенец.

— Нет. Но я научился не делать второго шага прежде первого. Иначе и споткнуться можно.

Зигфрид презрительно фыркнул:

— Даны не те соперники, которых стоит опасаться, Хаген. Тысяча наших воинов стоит их десятитысячного войска. И с нами Бог.

— Бог… — Хаген кивнул. — Но и у данов есть свои боги. Быть может, единственного Бога на нашей стороне будет недостаточно…

— Хаген! — возмутился Гунтер. — Не смей так говорить! Я приказываю!

— Оставь его, Гунтер, — вмешался Ксантенец, — Об этом спорить мы не будем. Он прав в одном: Бог помогает храбрецам, но не трусам.

Солнце уже зашло, но сотни факелов ярко освещали площадь, наполненную гулом встревоженных голосов, фырканьем лошадей и бряцанием оружия.

Возле собора теснилась огромная толпа. Трехэтажная кирпичная базилика не могла вместить сразу всю массу людей, явившихся принять причастие или внести пожертвование. Среди них были не только воины, через несколько часов отправляющиеся в поход, но и их близкие — отцы и матери, пришедшие помолиться за своих сыновей, сестры и жены, невесты, малые дети, выстроившиеся у ворот храма длинной