случаю.
Девушка поглядела на лица присутствующих; она перевела взгляд с умирающей королевы на женщину с полным бледным лицом и большими ничего не выражающими глазами; тонкая белая рука Катрин периодически вытирала слезы.
Марго вздрогнула. Смерть ужасна, но девушка боялась ее меньше, чем женщины в черном, державшейся с таким спокойствием и величественной скорбью.
— Королевы Наварры умерла! — шептали на улицах.
— Говорят, она заходила к Рене… перчаточнику королевы-матери. Люди, посещавшие ранее Рене… теряли здоровье, их зубы становились хрупкими, как стекло, быстро крошились… их кожа дряхлела… а затем они умирали.
— Королеву Наварры отравили!
Большинство парижан исповедовали католицизм и поэтому должны были видеть в королеве Наваррской врага; однако людям не хотелось думать, что ее заманили в их город, чтобы умертвить.
— Это дело рук той женщины! — бормотали на рынке, улицах, набережных. — Итальянка взялась за старое. Ведь королева Наваррская была у ее личного перчаточника.
Парижане обратили свои полные ужаса глаза в сторону окон Лувра; они шептались; презрительно плевали; особенно часто они произносили имя «Итальянка» — Катрин де Медичи. «Итальянка! Итальянка!» — шептали они. Итальянцы прославились как искусные отравители; слово «итальянец» стало синонимом слова «отравитель».
Де Гизы поспешили ко двору.
Королева Наварры умерла. Одним врагом стало меньше. Возможно, королева-мать, проявляя расположение к гугенотам, вела свою очередную коварную игру.
Марго наблюдала за тем, как Гизы въехали во двор; возглавлявший кавалькаду Генрих за время своего отсутствия похорошел еще сильнее.
Она устала сопротивляться. Скоро ее отдадут этому наваррскому дикарю. Она представила, как он ласкает ее своими грубыми руками, и тоска по Генриху де Гизу стала невыносимой.
Она встретила его как бы случайно в одном из тускло освещенных коридоров возле ее покоев.
Он остановился и посмотрел на девушку. Она попыталась отвернуться, но он быстро шагнул вперед и схватил ее; Марго внезапно вспомнила жар их поцелуев.
— Марго, — прошептал он нежным голосом, дрогнувшим от волнения.
— Генрих… меня выдают замуж… за Наваррца.
— Знаю, моя любимая, моя дорогая.
— Я не соглашусь, — всхлипнула она. — Я ненавижу его.
Он попытался утешить Марго.
— Моя дорогая, я так скучал по тебе! Желал тебя! Зачем мы мучаем друг друга?
Она покачала головой.
— Глупая гордость… — продолжил он. — Мы боремся с нашими чувствами. Марго, давай брать от жизни то, что можно. Что осталось нам.
Их обоих охватили воспоминания. Он принялся ласкать ее тело, полное желания.
— У меня никогда не было такой девушки, как ты, Марго.
— А у меня есть только ты.
— Ты помнишь ту маленькую комнату, где мы были вдвоем? Мы отправимся туда… сегодня ночью. Будем встречаться там ежедневно.
— До свадьбы еще несколько месяцев, — сказала Марго. — Кто знает, возможно, она не состоится вообще. Вдруг вспыхнет восстание, ты станешь королем и женишься на мне… как мы планировали. Ты будешь всемогущим монархом, и ничто не сможет помешать нам.
Он закрыл ей рот своими губами. У луврских стен имелись уши.
— Сегодня ночью? — повторил Генрих.
— В полночь.
— Я буду ждать… с нетерпением.
— Я тоже.
— А теперь иди, моя дорогая. Нас не должны видеть. Мы будем умнее, чем прежде.
Еще один долгий поцелуй, одно страстное объятие, и Гиз отправился в свои покои. Счастливейшая женщина Франции, которая совсем недавно была так грустна, радостно зашагала к себе.
В Лувре возникло напряжение. Катрин внезапно поняла, какой властью над ее сыном Карлом обладал Колиньи. Она забыла о том, что он, столь податливый в ее руках, легко поддастся влиянию других людей.
Карл, окруженный придворными, обратился к матери. Его глаза сверкали, рот подергивался.
— Смерть королевы Наваррской обросла недобрыми слухами. Говорят, что она стала жертвой преступления. Я приказываю произвести вскрытие и установить причину смерти.
Катрин почувствовала, что она холодеет. Глаза сына были злыми. Внезапно испугавшись, она поняла, что он, как и шепчущиеся женщины на улице, считает ее убийцей Жанны Наваррской. Это само по себе не было неожиданным; однако невероятно то, что он, разделяя эти подозрения, потребовал произвести вскрытие. Неужели он хотел обвинить мать, единственного человека, который, как она считала, умел управлять им? Катрин перехитрили, и сделал это великий, добрый Гаспар де Колиньи. Он тихо подкрался со своей религией и праведностью и завладел слабой душой короля. Колиньи хотел вскрытия, и король уступил ему вопреки воле матери.
Она посмотрела на несчастное слабое лицо с налившимися кровью глазами и губами, покрытыми пеной. Ее голос прозвучал холодно, бесстрастно. Она полностью доверяла Рене; все будет хорошо, если он обещал это.
— Мой сын, если ты хочешь, чтобы вскрытие состоялось, пусть будет по-твоему. На мой взгляд, королева умерла естественной смертью. Она была слаба здоровьем, много страдала; тяжелое путешествие ко двору и усилия, связанные с подготовкой бракосочетания, исчерпали ее силы.
— Тем не менее, — закричал король, — я приказываю обследовать тело королевы Наварры.
Ему исполнился двадцать один год, он стал мужчиной. Ее ошибка заключалась в том, что она до сих пор считала его мальчиком с неустойчивой психикой.
Доктора уединились: среди них находились личные врачи Катрин, короля и Жанны. Результат обследования должны были объявить с минуты на минуту. Если Рене сплоховал, подумала Катрин, он погибнет; останется лишь слух, связанный с именем королевы-матери. Ее уже ненавидели. Какое ей до этого дело? Пусть они ненавидят ее сколько угодно, это не помешает ей править Францией.
Жанна мертва. Филипа Испанский улыбнется, если он на это способен, в свою бороду. Элизабет Английская встревожится, услышав новость. Колиньи был подавлен горем. Сын Жанны, Генрих, еще не знал о случившемся, но скоро ему придется приехать ко двору. Он попадет в руки королевы-матери, которая возьмет его под свое крыло, будет опекать и направлять юношу как собственного сына.
Ей нечего бояться — только людских подозрений и ненависти. Она уже вкусила их; никто не осмелится причинить вред королеве-матери.
Любовники, объятые блаженной усталостью, лежали в темной комнате. Марго всплакнула.
— Это от счастья, — сказала она. — Я долго скучала по тебе, желала тебя. Никто не мог занять твоего места.
— Как счастливы мы могли быть, ты и я! Никогда не прощу тех, кто разлучил нас, — сердито заявил Генрих.
— Моя мать внушает мне страх, Генрих.
— Я имел в виду твоего брата. Именно он разлучил нас. Если бы не он, мы бы со временем поженились. Я говорю не о короле, а о твоем брате Генрихе. Он боится меня. Когда-нибудь я прикончу его… или он убьет меня. Я отомщу ему за то, что он сделал с нами, а адмиралу Колиньи — за смерть моего отца.
— Не говори о ненависти, когда у нас есть любовь, — сказала Марго. — Мы снова вместе; давай радоваться этому. Забудем об остальном. Не будем думать о твоей мести моему брату и Колиньи, о моем браке с Наваррцем. Поживем в счастье, пока оно возможно.
