подходят Ферраре. Словом, я решил отправить их обратно.
Ей стало страшно. В Риме она была окружена друзьями и поэтому отчетливо ощущала враждебность новой обстановки. Что если у нее хотят отобрать всех слуг – всех, одного за другим? От этой мысли у нее засосало под ложечкой. Ватикан был слишком далеко, а ее свекор вовсе не походил на Александра, который так долго оберегал и лелеял его любимую дочь.
Не желая выдавать своих чувств, она опустила голову. Вероятно, в этом он увидел знак покорности его воле, потому что подошел и положил руку ей на плечо.
– Скоро вы узнаете наши порядки, – сказал он. – Испанцы чересчур расточительны, а в Ферраре не любят экстравагантность.
К кому она могла обратиться за помощью? Только к супругу. Он приходил к ней по ночам и всякий раз оставался доволен ею. Значит, можно было рассчитывать на его сочувствие.
Она ждала Альфонсо, лежа в постели. Вскоре он появился – напевая какую-то мелодию. Лукреция не переставала удивляться тому, что ее супруг, такой грубый во всем остальном, имел тонкий музыкальный слух и явно был неравнодушен к своей виоле.
Он никогда не тратил время на разговоры, и бывали ночи, в течение которых они не произносили ни одного слова. Обычно он раздевался, забирался к ней под одеяло, давал волю своей животной страсти, а потом уходил; но на сей раз Лукреция решила поговорить с ним.
Она села на кровати.
– Альфонсо, мне нужно кое-что сказать тебе.
Он удивленно приподнял брови – будто осуждал ее за желание предаваться беседам в такое неподходящее время.
– Мы почти не разговариваем друг с другом, если не считать тех возгласов, которыми обмениваемся, удовлетворяя свои плотские потребности. Это просто неестественно, Альфонсо.
Он усмехнулся. Она понимала, что его мысли заняты другим.
– Но сейчас я хочу поговорить с тобой, – продолжила она. – Твой отец сказал, что моим испанским слугам в ближайшем будущем придется покинуть Феррару. Альфонсо, прошу тебя – не дай этому случиться. Они мои друзья. А я, хоть и твоя супруга, но все-таки живу в чужой семье. Здесь совсем не те порядки, к которым я привыкла. Пожалуйста, Альфонсо, поговори со своим отцом.
– Я пришел не для того, чтобы заниматься обсуждением ваших семейных обычаев, – с упреком произнес Альфонсо.
– Но неужели мы так никогда и не поговорим? Будем вот так же встречаться – и ничего кроме этого?
Он изумленно посмотрел на нее.
– А что же еще?
– Я совсем не знаю тебя. Ты приходишь ко мне ночью и уходишь рано утром. Днем я тебя почти не вижу.
– Мы превосходно ладим друг с другом, – сказал он. – Очень скоро у нас будет ребенок. Может быть, уже есть.
Лукреция помолчала, а затем неуверенно спросила:
– В этом случае ты не станешь тратить времени впустую?
– У нас еще нет уверенности, – с задумчивым видом произнес Альфонсо.
Лукреция была близка к истерике. Внезапно она громко расхохоталась.
– Я сказал что-нибудь смешное? – спросил Альфонсо.
– Мне показалось, что я похожа на корову… которую привели к быку.
Альфонсо ухмыльнулся. Большего ему и не требовалось. Он задул свечи и бросился в постель. Она задыхалась под тяжестью его тела и хотела кричать, звать на помощь.
Но никто не откликнулся бы на ее крики.
На следующий день испанцы покинули Феррару. В это время Лукреция была на охоте, которую старый герцог устроил, чтобы она не видела их отъезда.
Держалась она с обычной невозмутимостью, и Эркюль решил, что нашел верный способ обращения со своей невесткой.
Добравшись до Рима, испанцы первым делом направились в Ватикан, и Александр немедленно принял их.
– Какие известия из Феррары? – оживленно спросил он. – Привезли письма от моей дочери?
Передавая ее письма, они предупредили Александра о том, что в Ферраре его дочь живет не в такой роскоши, к какой привыкла в Риме.
Он выслушал их рассказ о первых днях пребывания Лукреции в семье Эсте, о враждебности Изабеллы, о надменности Элизабетты и о невозмутимом спокойствии Лукреции, изумившей их своей выдержкой и терпением.
Его лицо помрачнело.
– Никто не сможет безнаказанно оскорблять ее, – посмотрев в окно, объявил он. – Итак, Изабелла и Элизабетта оказали моей дочери холодный прием. Весьма опрометчиво с их стороны. Чезаре будет недоволен этой новостью, а мой сын всегда отличался горячим нравом. Увы, прощать – не в его характере.
