– Это у вас болезнь?

Он отрицательно качнул головой, помахал себе в лицо шляпой, как веером, и ответил:

– Нет, профессия. Я уже сказал вам, что моя специальность – мелкие скандалы на улицах и в публичных местах… Другие товарищи в нашем бюро занимаются более ответственными и крупными делами, например; оскорбление религиозного чувства, совращение женщин и девиц, кражи на сумму не выше тысячи долларов… – Он вздохнул, оглянулся вокруг и пояснил: – И прочие поступки против нравственности… а я делаю только мелкие скандалы…

Он говорил, как ремесленник о своём ремесле. Это меня начинало раздражать, и я саркастически спросил:

– Вас не удовлетворяет это?

– Нет! – просто ответил он.

Его простота обезоруживала и возбуждала острое любопытство. Помолчав, я поставил ему вопрос:

– Сидели в тюрьме?

– Три раза. А вообще я действую в размерах штрафа. Но штрафы платит, конечно, бюро… – объяснил он.

– Бюро? – невольно повторил я.

– О, да! Согласитесь, что мне самому невозможно платить штрафы! – с улыбкою сказал он. – Пятьдесят долларов в неделю – это очень немного для семьи в четыре человека…

– Дайте мне подумать об этом, – сказал я, встав со стула.

– Пожалуйста! – согласился он.

Я начал ходить по комнате взад и вперёд мимо него, напряжённо вспоминая все формы психических заболеваний. Мне хотелось определить характер его болезни, но я не мог. Было ясно одно – это не мания величия. Он следил за мной с любезной улыбкой на худом, истощённом лице и терпеливо ждал.

– Итак, бюро? – спросил я, останавливаясь против него.

– Да, – сказал он.

– Много служащих?

– В этом городе – сто двадцать пять мужчин и семьдесят пять женщин…

– В этом городе? Значит… и в других городах – тоже бюро?

– Во всей стране, конечно! – сказал он, покровительственно улыбаясь.

Мне стало жалко себя.

– Но… что же они… – нерешительно спросил я, – чем же они занимаются, эти бюро?

– Нарушают законы нравственности, – скромно ответил он, встал со стула, сел в кресло, потянулся и с откровенным любопытством стал рассматривать моё лицо. Очевидно, я казался ему дикарём, и он переставал стесняться.

«Чёрт побери! – подумалось мне. – Не надо показывать, что я ничего не понимаю…» – И, потирая руки, я оживлённо сказал: – Это интересно! Очень интересно!.. Только… зачем это?

– Что? – улыбаясь, спросил он.

– Да эти бюро для нарушения законов морали?

Он засмеялся добродушным смехом взрослого над глупостью ребёнка. Я посмотрел на него и подумал, что, действительно, источником всех неприятностей в жизни является невежество.

– Как вы полагаете, надо жить, а? – спросил он.

– Конечно!

– И надо жить приятно?

– О, разумеется!

Этот человек встал, подошёл ко мне и хлопнул меня но плечу.

– А разве можно наслаждаться жизнью, не нарушая законов морали, а?

Он отступил от меня, подмигнул мне, снова развалился в кресле, как варёная рыба на блюде, вынул сигару и закурил её, не спросив моего разрешения. Потом продолжал:

– Кому приятно кушать землянику с карболовой кислотой?

И он бросил горящую спичку на пол.

Уж это всегда так, – сознав своё преимущество над ближним, человек сразу становится свиньёй по отношению к нему.

– Мне трудно понять вас! – сознался я, глядя в его лицо.

Он улыбнулся и сказал:

– Я был лучшего мнения о ваших способностях…

Становясь всё свободнее в своих манерах, он сбросил пепел сигары прямо на пол, полузакрыл глаза и, следя сквозь ресницы за струями дыма своей сигары, заговорил тоном знатока дела:

– Вы мало знакомы с моралью – вот что я вижу…

– Нет, я иногда сталкивался с ней, – скромно возразил я.

Он вынул сигару изо рта, посмотрел на конец её и философски заметил:

– Удариться лбом об стену – это ещё не значит изучить стену.

– Да, я согласен с этим. Но почему-то я всегда отскакиваю от морали, как мяч от стены…

– Здесь виден недостаток воспитания! – сказал он резонёрски.

– Очень может быть, – согласился я. – Самым отчаянным моралистом, которого я знал, был мой дед. Он ведал все пути в рай и постоянно толкал на них каждого, кто попадался ему под руку. Истина была известна только ему одному, и он усердно вколачивал её чем попало в головы членов своего семейства. Он прекрасно знал всё, чего хочет бог от человека, и даже собак и кошек учил, как надо вести себя, чтобы достигнуть вечного блаженства. При всём этом он был жаден, зол, постоянно лгал, занимался ростовщичеством и, обладая жестокостью труса, – особенность души всех моралистов и каждого, – в свободное и удобное время бил своих домашних чем мог и как хотел… Я пробовал влиять на деда, желая сделать его мягче, – однажды выбросил старика из окна, другой раз ударил его зеркалом. Окно и зеркало разбились, но дед не стал от этого лучше. Он так и умер моралистом. А мне с той поры мораль кажется несколько противной… Может быть, вы скажете что-нибудь такое, что может помирить меня с нею? – предложил я ему.

Он вынул часы, посмотрел на них и сказал:

– У меня нет времени читать вам лекцию! Но, если я пришёл к вам, всё равно. Начатое – нужно кончать. Может быть, вы сумеете что-нибудь сделать для меня… Я буду краток…

Он снова полузакрыл глаза и начал говорить внушительным тоном:

– Мораль необходима для вас – это нужно помнить! Почему она необходима? Потому что она ограждает ваш личный покой, ваши права и ваше имущество – иначе сказать, она защищает интересы «ближнего». «Ближний» – это всегда вы и более никто, понимаете? Если у вас есть красивая жена, вы говорите всем окружающим вас: «Не пожелай жены ближнего твоего». Если у человека есть деньги, волы, рабы, ослы и сам он не идиот – он моралист. Мораль выгодна для вас, когда вы имеете всё, что вам нужно, и желаете сохранить это для себя одного; она невыгодна, если у вас нет ничего лишнего, кроме волос на голове.

Он погладил рукой свой голый череп и продолжал:

– Мораль – это страж ваших интересов, вы стараетесь поставить его в души людей, окружающих вас. На улицах вы ставите полицейских и сыщиков, внутрь человека вы всовываете целый ряд принципов, которые должны врасти в его мозг и связать в нём, задушить, уничтожить все