гражданская война, чтобы мы, не одерживая победы, воевали.
— Ей хочется видеть Францию гугенотской.
— Ваше высочество судит о других по себе. Нет, Елизавета протестантка, потому что ей это выгодно. На свете немало подобных людей, и хорошо, что мы это понимаем.
Лицо Жанны посуровело. Она подумала об Антуане, перешедшем в католическую веру, когда это стало удобнее. Да, таких на свете немало.
— Мадам, — сказал Колиньи, — прежде всего надо вновь пробудить боевой дух наших сникших воинов. Это ваша задача; думаю, вы и юноши справитесь с ней. Представьте принцев солдатам. Обратитесь к ним. Пусть знают, что, хоть Конде и погиб, война не окончена.
Жанна кивнула.
— Надо втолковать им, что борьба за наше дело должна продолжаться, кто бы ни пал на пути к победе.
— Постараюсь добиться, чтобы они это поняли.
Глаза Жанны сверкали. Перед ней появилась ясная цель. Она была счастлива. В такие минуты забывалась боль, причиненная предательством Антуана.
Юноши приглядывались друг к другу. Отцы их были братьями. Генриху Наваррскому предстояло со временем стать хоть и королем, но крохотного государства, и Генрих Конде не выказывал к кузену и его будущему королю почтения.
Конде оплакивал горячо любимого отца. Все, кто знал этого невысокого человека, любили его.
Генриха Наваррского не трогало горе двоюродного брата. О своем отце он не печалился. Отец не только изменял матери, но и готов был предать ее врагам. Генрих мог оправдать первое, но не второе. Он благоговел перед матерью, глубоко чтил ее, однако к отцу не питал никаких сильных чувств.
— Это замечательное событие, — говорил Конде. — Я прихожу на смену отцу.
— Думаешь, нам понравится жизнь в Ла-Рошели?
— Поскольку отец погиб, мое место здесь.
— Значит, хотите стать героем, месье де Конде?
— Кем же еще?
Генрих засмеялся.
— Мне предстоит много, но вряд ли когда-нибудь я буду героем.
Конде не понравился смех Генриха, и он надменно заявил:
— Я должен следовать примеру отца.
— В отношениях с женщинами?
Глаза Конде вспыхнули.
— Не забывай, что говоришь о погибшем герое.
— Погибший герой вполне мог вскружить головы дочерям Евы.
— Мой отец…
— Завлекал многих, — договорил Генрих, вызывающе выставив подбородок.
— Он был замечательным воином, и я не позволю тебе смеяться над ним.
— Ручаюсь, что Изабелла де Лимель находила его приметным в других отношениях.
— Замолчи!
Генрих отшагнул назад и, склонив голову, продолжал:
— Такие слухи ходили и о маршале де Сент-Андре. Если напрячь память, то можно вспомнить еще кой-какие имена.
— Я велел тебе замолчать.
— Дорогой кузен, никто не может отдавать мне таких повелений.
— Ты раскаешься в этом.
— Я никогда не раскаиваюсь.
Конде бросился к Генриху, и завязалась борьба; Конде ярился, Генрих Наваррский усмехался.
— А что ты скажешь о своем отце? — спросил Конде, тяжело дыша.
— Он тоже был распутником. Антуан Бурбон, брат твоего отца, чего еще от него можно было ждать.
Конде вырвался из сильных рук двоюродного брата и затянул песню: «Cailletta qui tourne sa jaquette» [4].
Генрих Наваррский присоединился к нему. Потом со смехом сказал:
— Эту песню пели о моем отце, потому что он метался туда-сюда. Сегодня становился по расчету католиком, завтра — опять гугенотом. Похоже, мудрый был человек.
— Ты такой же, как он. Перевертыш. Ловец удачи.
Генрих по привычке склонил голову к плечу.
— Может, это не так уж и плохо. Послушай, кузен, тебе не кажется, что слишком много шумихи из-за того, как людям молиться? Не вижу, из-за чего тут копья ломать. Пусть Бог с ангелами отделяет зерна от плевел… Гугенотов в райские врата, католиков на вечные муки.
— Ты кощунствуешь. Что, если я передам эти слова твоей матери или адмиралу?
— Тогда меня отправят обратно в Нерак, и позволь сказать, кузен, меня это вполне устроит. Давай не будем обсуждать истинные и ложные догмы, лучше я расскажу тебе о Флеретте. Это моя прелестная и плодовитая любовница. Мне хотелось бы находиться в Нераке, когда родится наш ребенок.
— Ты соблазнил эту женщину?
— Знаешь, кузен, сам не пойму, я ее или она меня. Может, оба понемногу, как и должно быть. Согласен со мной?
— Кузен, я вижу, ты сын своего отца.
— Говорят, хорошо, если человек знает, кто его отец.
— У тебя болтливый, распущенный язык.
— Нет, бесстыдство у тебя в мыслях.
— Королева, твоя мать, благонравная женщина, а моя мама была святой.
Генрих взял кузена под руку и зашептал ему в ухо:
— Мы — мужчины и не можем подражать матерям. Это просто счастье! Но, если мы хотя бы слегка похожи на своих отцов, мы должны искать побольше наслаждений в жизни. Да брось ты хмуриться, улыбнись. Оба мы молоды и крепки телом. Оба воины. Я расскажу тебе о Флеретте. До чего ж я тоскую по ней! Интересно, что могут предложить нам дамы Ла-Рошели? Будем надеяться, дорогой кузен, что они не столь добродетельны, как наши матери.
Конде с раздражением отвернулся, но кузен ему все-таки нравился; Генрих Наваррский оказался дерзким, грубым, бестактным; но чистосердечность делала его привлекательным. Он не кривил душой — редкое качество; и поскольку они были вместе, скорбь Конде о погибшем отце несколько смягчилась.
Гугенотские солдаты видели приезд королевы и принцев. Павшие духом, жаждущие конца войны, они больше всего на свете ждали разрешения разойтись по домам. Воевать дальше было безнадежно. Католики превосходили их численно, сражаться, казалось, не имеет смысла.
Великий вождь Конде убит. Даже он потерпел поражение. Пусть войска расформируют. Пусть солдаты залижут раны и, кто как сможет, вернутся домой. Их дело проиграно.
Такие настроения царили в Сен-Жан д'Анжли, когда Жанна приехала туда с юношами из Ла-Рошели. Она уловила апатию солдат, выстроенных для ее встречи, и в сердце ее закралось отчаяние. Конде горделиво восседал на коне, ни на миг не забывая, что он сын своего отца. Ее Генрих тоже хорошо держался в седле, и в лице его не было страха, но она замечала, как блестят его глаза при виде встречных девушек и женщин.
— Генрих, — неожиданно позвала она, и сын обратил к ней веселое лицо. — Тебе надо будет вдохновить солдат. Имей в виду, теперь ты их вождь.
— А не месье адмирал?
— Он, конечно, будет давать тебе советы. Но ты наследник наваррского трона.
— Хорошо, мама.
