торговлей рабами. Когда до них дошло известие, что я нахожусь недалеко от них и следую тоже в Линьянти, то у них вытянулись лица; а когда макололо, которые помогали нам при переправе через реку, вернулись в Линьянти в шляпах, подаренных им мной, то мамбари опрометью бежали из этого города.
По принятому обычаю, посетители и приезжие не должны уезжать, не спросив у вождя формального разрешения на отъезд, но вид этих шляп заставил мамбари сразу уложить свои вещи в дорогу. Макололо осведомились у них о причине их странной поспешности, и мамбари сказали им, что если я застану их там, то отберу у них все имущество. И хотя Секелету уверял их, что я не грабитель, а человек мира, они все-таки убежали от него ночью, когда я был еще за шестьдесят миль от Линьянти. Они уехали на север, где жил мечтавший о восстании Мпепе, и, пользуясь его покровительством, соорудили там весьма вместительную стоккаду, служившую пересыльным пунктом для рабов, и под руководством португальцев вели свою гнусную торговлю, не обращаясь за разрешением к вождю, в страну которого они столь бесцеремонно заявились. В это же самое время Мпепе, занимавший пост хранителя стад Секелету и тайком поставлявший этим работорговцам мясо, решил при помощи их ружей поднять восстание и сделаться вождем макололо. Таков обычный способ, практикуемый всеми работорговцами: принимая участие в политических делах каждого племени и становясь всегда на сторону сильных, они получают в виде вознаграждения известное число пленников, забранных у более слабой стороны.
Между работорговцами и Мпепе происходили длительные тайные совещания, и ему казалось своевременным нанести теперь удар ненавистному противнику. Он заранее запасся маленьким военным топором, намереваясь зарубить Секелету сразу, как только произойдет их встреча.
Приехав в столицу этой страны, я имел целью исследовать страну для того, чтобы сначала найти в ней здоровую и пригодную для проживания местность, а потом попытаться проложить дорогу на восток или на запад. Я рассказал Секелету о своем намерении подняться вверх по великой реке, которую мы открыли в 1851 г., и предложил ему разработанный план экспедиции. Он вызвался сопровождать меня сам. Когда мы вместе с ним отъехали около шестидесяти миль по дороге к Сешеке, то встретили Мпепе с его людьми.
Хотя у макололо всегда очень много скота, но они никогда не пытались ездить верхом на быках до тех пор, пока в 1851 г. я не посоветовал им этого. К нашему удивлению, бечуаны тоже не догадывались делать так, пока к ним не приехали европейцы и не подали им мысль ездить верхом. Все свои путешествия они совершали прежде пешком. И вот теперь Секелету и его спутники были посажены на быков. Сначала – без седла и узды – они постоянно падали с них, но скоро освоились со своим новым положением. Мы ехали на быках, когда Мпепе со своим небольшим топором шел навстречу нам параллельно нашей дороге, на расстоянии четверти мили [около 0,5 км] от нашего пути. Увидев Секелету, он пустился бежать к нам, но Секелету, давно не питавший к нему доверия и остерегавшийся его, быстро повернул в ближайшую деревню. Здесь он куда-то исчез, пока не подъехала вся наша партия.
Мпепе заранее объявил своим людям, что он зарубит Секелету или сразу же при встрече, или когда их свидание будет кончаться. Так как первый вариант его замысла оказался теперь невыполнимым, то он решил поэтому выполнить свое намерение в конце их первого разговора. Случилось так, что когда они встретились в хижине и между ними началась беседа, я сел как раз между ними; утомленный верховой ездой на солнце в течение целого дня, я очень скоро спросил Секелету, где мне спать. Секелету ответил: «Пойдем, я тебе покажу». Когда мы оба поднялись, то я ненамеренно загородил его собой и тем самым помешал Мпепе осуществить свой тайный замысел и нанести удар. Я ничего не знал о заговоре, но с удивлением заметил тогда, что все люди
Мпепе продолжали держаться за оружие даже после того, как все мы сели, – вещь совершенно небывалая в присутствии вождя.
Когда Секелету показал мне хижину, в которой я должен был провести ночь, он сказал мне: «Этот человек хочет убить меня». После я узнал, что некоторые из спутников Мпепе выдали Секелету его тайну. А Секелету, которого его покойный отец, знаменитый вождь Себитуане, предостерегал против Мпепе, в ту же ночь казнил Мпепе. Это было сделано так тихо, что, хотя я спал в нескольких ярдах от места казни, я ничего не знал о ней до утра. Произошло это очень просто. К костру, около которого сидел Мпепе, подошел Но- куане, держа в руках нюхательный табак и делая вид, что он собирается присесть и угостить его табачком. Мпепе сказал ему «нсеписа» (вели мне взять щепотку) и протянул руку. Но-куане схватил протянутую руку, и в тот же момент один из присутствующих схватил другую. Отведя его с милю от костра, они закололи его. Это – обычный способ казни преступников. Им не разрешается говорить, хотя в одном случае приговоренный к казни человек, чувствуя боль в туго сжатом запястье, сказал: «Держите меня слабее, неужели нельзя иначе? Вас самих скоро поведут таким же образом». Люди Мпепе убежали к бароце, и так как для нас было бы неблагоразумно ехать туда во время смуты, последовавшей за смертью Мпепе, то мы вернулись в Линьянти.
Описанное происшествие дает полное представление об образе действий туземных вождей по отношению к важным политическим преступникам. В обыкновенных же случаях вожди действуют весьма рассудительно. Истец просит человека, против которого он думает возбудить дело, пойти вместе с ним к вождю. Отказа в этом никогда не бывает. Когда оба они являются в котла, то истец встает и, еще до того, как вожди со своими людьми соберутся там, начинает излагать свое дело. После того как он расскажет все, он продолжает стоять несколько секунд, вспоминая, не упустил ли он чего-нибудь. За ним встают свидетели, на которых он ссылался, и рассказывают все, что они видели или слышали лично, но не то, что слышали от других. Ответчик, выждав несколько минут, чтобы дать высказаться до конца противной стороне, медленно поднимается, завертывается в плащ, принимая деланно спокойный вид, нарочито позевывает, сморкается и начинает объяснять дело, отрицая обвинение или подтверждая его, в зависимости от обстоятельств.
Иногда, если жалобщик, раздраженный его замечаниями, выражает свой протест репликами с места, обвиняемый спокойно повертывается к нему и говорит: «Молчи, я сидел спокойно, пока ты говорил, не можешь ли и ты спокойно слушать? Неужели ты хочешь, чтобы все было только по-твоему?» Аудитория никогда не проявляет склонности поддерживать перебранку и всегда требует в таких случаях тишины, поэтому обвиняемый продолжает говорить до конца все, что он хочет сказать в свое оправдание. Если у него есть свидетели, подтверждающие действительность оправдывающих его фактов, то следом за ним выступают и они со своими показаниями.
Присяги никакой не существует, но иногда, если какое-нибудь утверждение кажется спорным, то человек говорит: «Клянусь моим отцом» или: «Клянусь вождем, что я говорю правду». Их правдивость в отношениях друг к другу достойна замечания. Европейцам нелегко понять систему их управления. Какой- нибудь бедняк может сказать в свою защиту против богатого: «Я с изумлением слышу, что такой знатный человек создает ложное обвинение»; ложь является чувствительным преступлением против всего общества, к чувствам которого, таким образом, апеллирует человек, зная, что общество поддержит его в этом отношении.
Если судебное дело не имеет важного значения, то вождь тут же решает его сам. За возбуждение пустячного дела он бранит жалобщика и прекращает дело, не дослушав его до конца, или позволяет ему продолжать объяснения, но не обращает на них никакого внимания. Так относится он к семейным ссорам, и тогда можно видеть, как жалобщик торопливо излагает дело и ни одна душа не слушает его. Но если тяжба происходит между знатными людьми или если подобное дело возбуждается князьками, то берут верх требования этикета.
Когда вождь не видит ясного пути к решению вопроса, то он молчит; тогда один за другим встают старшие и излагают свое мнение, чаще в форме совета, чем в форме решения, и когда вождь находит, что все сходятся во взгляде на дело, то, согласно общему взгляду, произносит свой приговор. Только один он говорит сидя, все другие при выступлениях стоят. Так как вождь распоряжается жизнью и смертью своих подданных и может заставить подчиниться любому своему требованию, которое является законом, то никто не отказывается согласиться с его решением.
Этой системы придерживаются и макололо и баквейны. Когда, впоследствии, мы были в Кассандже, то у моих людей произошла однажды между собой небольшая ссора, и они обратились ко мне, как к своему вождю, для суда. Недолго думая, я вышел из дома португальского торговца, в котором был гостем, сел и, по принятому у них обычаю, выслушал обе стороны. Когда я произнес свой приговор в форме увещания, то они ушли, по-видимому, удовлетворенными.
Некоторые из португальцев, с большим интересом наблюдавшие процедуру суда, выразили мне благодарность за хороший урок, преподанный им самим – как поступать в тяжебных делах; но я не мог
