большей мере я — это по-прежнему я, но… — Она подняла руку и коснулась своего виска. — Господи, понимаешь, я не знаю, как это объяснить. Часть его сидит у меня в голове.
— Но это же чистый вздор! Боже, что ты хочешь сказать? Что ты одержима или что-то в этом роде?
— Нет, это не клинический случай, это что-то вроде процесса. Остальные части его сознания не могут меня контролировать, но внутри моего мозга есть одна дремлющая крупица, и пока она существует… — Скаут прервалась и глубоко вздохнула. — Черт, я так не хотела пускаться во что-то подобное. Собиралась все разложить по полочкам, попытаться объяснить тебе это, подобрав более точные слова, но…
Обеими руками она убрала свои коротко остриженные волосы за уши. У нее дрожал подбородок, да и все ее тело тоже подрагивало.
— Господи, Эрик, извини, что говорю это, но ты просто счастливчик. Ты все время пребываешь на грани коллапса, и ты этим доволен, то есть, хочу я сказать, ты уживаешься с этим. А другие люди могут выглядеть так, словно контролируют себя изо дня в день, но стоит им только расслабиться, они, может быть, распадутся на кусочки и уже никогда не смогут больше собраться в единое целое. Понимаешь?
Сложив ладони домиком надо ртом, я всасывал воздух сквозь пальцы.
— Сейчас, Скаут, мне надо знать только одно: это ты приказала мистеру Никто найти меня? Ты одна из них?
В свете костра видно было, что в уголках ее глаз набухли слезинки. Она изо всех сил старалась ни одной из них не обронить.
— Нет, конечно, не я. Ту чертову буквенную бомбу я собиралась применить против него, но твоя акула меня опередила.
— Это не моя акула.
— Я говорю, что не имею с ним ничего общего. Я, которая сижу здесь и сейчас перед тобой напрягаюсь, чтобы все это тебе растолковать, ничем не отличаюсь от тебя, — ее улыбка, больше похожая на содрогание, — хотя, возможно, ты не самый подходящий человек, чтобы стараться на тебя походить.
Я понял, что она имела в виду.
— Концепция, обернутая в плоть…
— …и подпитываемая химикалиями. В людях есть нечто больше, чем это, понимаешь?
Я подождал, пока она сделала глоток воды из бутылки, затем, сложив горстью ладонь, ополоснула лицо, массируя его пальцами от переносицы к глазам и скулам. Покончив с этим, она предложила бутылку мне.
— Не понимаю, о чем ты мне говоришь, — сказал я, взяв бутылку, — «Ты, которая сидит здесь»? Ты хочешь сказать, что существуешь во множественном числе? Или…
Скаут провела руками по своим зачесанным за уши волосам.
— Ладно, — сказала она, — часть меня была украдена, я имею в виду, часть меня вот здесь, — она коснулась виска, — и встроена во что-то другое, в какое-то огромное, ненормальное, неуправляемое нечто. А вместо той части, которую у меня похитили, я получила часть его. — Она остановилась, чтобы посмотреть, как я на это реагирую. У меня не было ни малейшего представления, что в это время делалось с моим лицом. — Оно деактивировано. Это скопище информационных блоков, что-то вроде вируса, но оно там, внутри моей головы, и извлечь его оттуда невозможно.
Я поразмыслил над этим.
— А может она быть активирована, эта информация?
— Да. Это не так просто, не то чтобы щелкнуть выключателем в Нью-Йорке или что-то в этом роде. Им потребуется найти меня физически, но такая возможность — да, существует.
— И что тогда произойдет?
— Информационные блоки оживут, распространятся в моем сознании. Они возьмут надо мной верх, и меня поглотит это нечто, — Она секунду подумала, — Эрик, я же тебе все это растолковала?
Я все еще пытался поспеть за тем, что она говорила, и лицо мое, должно быть, выражало замешательство.
— Что — это?
Крошечная улыбка Скаут сошла бы за проблесковый маячок.
— Слушай, я хочу прогуляться по этому складу и посмотреть, не отыщется ли где-нибудь кот. Мне потребуется несколько минут, но, как только вернусь, обещаю рассказать тебе всю историю. Это тебя устроит?
— Да, — сказал я, все еще чувствуя себя так, словно что-то меня ужалило. — Да, так оно будет лучше.
Когда Скаут вернулась, мой рыжий кот пританцовывал вслед за ней, как делал, когда подлизывался, чего-нибудь выпрашивая. Обычно, как я уже говорил, Иэн ни к кому не испытывает приязни. Никогда не видывал, чтобы он хотя бы для виду приплясывал возле кого-то другого, даже возле тетушки Руфи. Наблюдая, как их силуэты обретают объемность, по мере того как они приближались к свету костра, я размышлял о доверии и о том, откуда оно исходит. Почему, так мало зная о Скаут, я последовал за ней и проделал весь этот путь под землей? Отчасти это можно было объяснить тем, как мало преуспел я сам в поисках Фидоруса, но здесь присутствовало и нечто большее. Я доверял ей с того самого мгновения, как она появилась. Просто так уж случилось. И я чувствовал: что бы ни слетело с ее уст, когда она усядется у костра, мне захочется продолжать доверять ей и дальше. Поведение Иэна подсказывало: насколько дело касается его, он считал, что она одна из нас. Я хотел, чтобы она была одной из нас, ничуть не меньше, чем он.
— Тебе лучше?
Скаут кивнула.
— Я нашла нашего друга.
— Наверно, сумела убедить его, что у нас и вправду есть для него тунец.
Она улыбнулась.
Мы открыли банку и скормили ее Иэну, налив в миску Скаут немного воды.
— Говорила же, что он вернется, — сказала она, снова усаживаясь у костра.
Иэн мурлыкал, жуя так жадно, что у него подпрыгивала голова.
— Говорила, — кивнул я, а потом добавил: — Только что подумал: зря не прихватил с собой водки.
Она вздрогнула.
— Жаль. Но все в порядке. Я хочу попытаться изложить это на трезвую голову. — Пауза. — Не знаю, с чего начать?
— Что ж, начни сначала, продолжай, пока не дойдешь до конца, потом остановись.
Она издала смешок.
— Ну хорошо. Начало относится к давним временам и связано с одним стариком по имени Майкрофт Уорд… И вот какую историю поведала мне Скаут.
Во второй половине девятнадцатого века жил да был один старик по имени Майкрофт Уорд. Уорд был отставным военным и одним из последних ученых-джентльменов. Он снискал себе репутацию своей несгибаемой волей и совершил множество героических деяний во время Крымской войны, будучи одним из героев сражения при Балаклаве. Хотя к атаке Легкой бригады Майкрофт Уорд никакого отношения не имел,[29] он был исполнен ее духом, а потому, когда много лет спустя врач сообщил ему о медленной, но роковой болезни, отношение Уорда к этому известию не удивило никого из тех, кто хорошо его знал.
Старик объявил — семье, друзьям и некоторым корреспондентам, — что решил не умирать, ни от болезни, ни от чего-либо еще, никогда. Уорд провозгласил, что на смерть у него нет времени, а вместо этого он будет «освобождаться от разнообразных изъянов телесной оболочки и бесконечно совершенствоваться». Затем на добрую часть года он заперся у себя в кабинете, ни с кем особо не разговаривая.
