улыбнулась и заметила: 'Да это моя любимая песнь'. И тут же запела: 'Гайда, тройка, снег пушистый, да ночь морозная кругом'. - 'Она, ей-Богу, она! Ейный голос, те же слова и в голосе те же переборы'. Посидели, поговорили о разных умных вещах и в конце концов граф говорит: 'Соловья де баснями не кормят, воздух аппетитный, пора и за харчи приняться'. - 'Что ж, разлюбезное дело', - говорю. И мы отправились в столовую 1-го класса. Граф сам заказал завтрак, и пока половой накрывал, г-жа Вяльцева села за пьянино и спела про какую-то чайку. Очень у нее ладно и чувствительно вышло. Уселись мы за стол. Подали нам огромное блюдо раков. 'Что ж вы не едите', - спросил меня граф. 'Нет-с, - говорю, - не употребляю этих шутов'. - 'Как хотите, - говорит, - нам больше останется'. Затем приволокли нам миску свежей икры. Затем стерляжью уху, затем сибирских рябчиков, отъевшихся кедровым орехом. Какое-то сладкое, кофе, фрукты, сижу и сам себе не верю. А тут еще подошел владыко, сел за окном на лавочку - камскими видами любуется. А виды первый сорт: направо горизонты, сзади даль, а налево местосложение. Пьем мы рюмку за рюмкой, стакан за стаканом, и так на душе хорошо делается. Господи Ты Боже мой, и куда это я только попал. Кругом мозаика да бронза. Насупротив меня граф Строганов с Патти. Под боком сама Вяльцева вино хлещет. Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, гайда тройка, епископ Палладий... Долго просидели мы за столом. Наконец, граф встали и пощли всхрапнуть часочек. Вскоре и Патти удалилась к себе в каюту, д Вяльцева говорит мне: 'Хорошо бы выйти на свежий воздух поды, шать'. - 'Что же, - говорю, - пойдемте'. Вышли на палубу обошли кругом раза три пароход, да только чувствую, что от свежего воздуха меня порядком развезло, в голове все ходуном пошло так что и сообразить толком не могу, где нос, а где корма. Замутило меня сильно, я и говорю: 'Пройдитесь, мадам, вперед и не оглядывайтесь, а я ужо...' Она действительно послушалась и ушла, я же перегнулся через перила, подумал маленько, да и что грех таить, опоганил матушку-Каму. Выпрямился, вытер слезинку на глазах, повернулся - мать честная, аккурат против меня из окошка каюты сам владыка Палладий смотрит. Мне бы, дураку, шагнуть в сторону, будто не заметил ничего, а не знаю, как случилось, с конфуза ли или со страху, а только руки мои сложились корабликом и что-то потянуло меня к нему - благословите, мол, владыко, а они как посмотрят, да и проговорили сердито:

   - Проходите, проходите, скотоподобный человек.

   Красный от стыда, кинулся я от них и на носу столкнулся с актерками, и рассказал им все, как было. Вяльцева улыбнулась, а Патти, упав в кресло, загоготала на весь пароход: 'Вот так история! Ха-ха, это великолепно, воображаю эту сцену. Владыко из окошечка захотел наслаждаться благорастворением воздухов, а вы явили ему этакое изобилие плодов земных. Ха-ха-ха! Побегу, расскажу графу - вот посмеется!'

   И она умчалась.

   - Что это подруга ваша ржет как кобыла? - сказал я в сердцах.

   - Лишнее она о себе воображает, а приглядеться хорошенько, так ни кожи ни рожи в ней нет...

   - Чего вы сердитесь, голубчик? - сказала мне Вяльцева. - Ведь история с вами приключилась действительно смешная. А что касается рожи и кожи, так это вы правильно говорите. Рылом она действительно не вышла.

   И долго еще успокаивала она меня и, наконец, приведя в равновесие, пригласила даже к себе в каюту...

   Всякий писатель должон авторитет свой соблюдать и учить своих читателей хорошему, а не плохому. Опять же, оберегая подрастающие поколения, которые будут зачитываться моими записками, от всяких венерических соблазнов, я и не буду описывать все то, что произошло у нас в каюте. А жаль, ей- Богу, жаль! Есть о чем порассказать. Показала она мне 'гайда тройку', одним словом- оскоромился!

   Перейду прямо к утру. Протянул я ей четвертной билет и говорю:

   - Позвольте пять рублей сдачи.

   А она как швырнет мне деньги прямо в харю:

   - Что это, - говорит, - вы никак с ума сошли. Мне, такой знаменитости, и такую сумму? Нет, брат, меньше ста рублей не отделаетесь!...

   - Позвольте, - говорю, - странные слова вы говорите, и 25 руб - деньги немалые, а вы, эвона, сто. Взгляните на любую пристань, много мы их проехали, там батраки какие тяжести на спине таскают, а ни один из них, поди, ста рублей за целое лето не выгонит. Вы же одно удовольствие получили, это надо тоже понимать.

   А она:

   - Вы мне тут зубы не заговаривайте, и если не заплатите, то я вас ошельмую на всю Россию: напою пластинку да и пущу в продажу по дешевке. Зайдете вы там в Елабуге в гости, а хозяева будто невзначай и заведут вам в граммофоне что-нибудь вроде:

   Ехал из ярмарки Синюхин купец, Синюхин купец, мошенник, подлец...

   А то и почище еще, на то я и артистка.

   - Экая ядовитая, - подумал я, - и в самом деле осрамит на весь мир.

   Ну и черт с ней, отвалил я ей сто рублев, плюнул и ушел к себе в каюту. Весь день просидел у себя в каюте и только после Казани (где они слезли) я вышел на палубу...

   Щадя терпение моих читателей, я опускаю несколько десятков страниц из этого своеобразного дневника и перехожу прямо к записи, датированной 12 июня. Под этим числом следовало:

   Ура! Наконец дело налаживается. Целых три дня убил на посещение столицы да на разные справочки по своему делу.

   Однако никто толком мне не помог. Сегодня в Лоскутной гостинице, где я стою, познакомился с одним барином, Александром Ивановичем Рыковым. Ну, конечно, разговорились.

   Рассказал ему, по какой причине нахожусь в Москве. Они выслушали да и говорят:

   - Будьте без сомнениев, я вашу женитьбу обстряпаю.

   - А сколько возьмете за вашу услугу? - спрашиваю.

   А они:

   - Да вы что, голубчик, с ума, что ли, сошли? Я не сваха и, конечно, с вас ни копейки не возьму.

   - Как так? - говорю. - С чего вы будете стараться?

   - Очень просто, - отвечает, - есть у меня тут в Москве Дальняя родственница, польская графиня Подгурская. Хоть происхождения она и знатного, но за душой у нее ни копейки. Хочу устроить ее судьбу, а вы мне кажетесь человеком подходящим. Не знаю, что из этого выйдет, а попробовать можно. Сегодня же повидаюсь и поговорю с ней.

   13 июня.

   Кипит работа. Александр Иванович сказал мне, что ихняя графиня желают получить мой портрет и подробное письмецо с моим жизнеописанием. Бегу в фотографию.

   14 июня.

   Вышел я на портрете ничего себе. Цепь во всю грудь, опять же перстень хорошо приметен. Сажусь за письмо.

   Тут в дневнике следовало аккуратно списанное письмо - шедевр синюхинской элоквенции. Пропускаю его, предоставляя воображению моих читателей воспроизвести этот документ.

   15 июня.

   Ответа нет.

   16 июня.

   Ответа все еще нет.

   17 июня.

   Молчит как проклятая, а того не понимает, какой вред моему организму наносит.

   18 июня.

   Александр Иванович мне передал, что мурло мое пондравилось и графиня желают свести со мною знакомство. Я собрался было ехать немедленно, но Александр Иванович сказали, что это невозможно, потому что графиня уезжает сегодня в Питер на поклон к царице. Эвона какая птица! Даже страх берет.

   22 июня.

   Все эти дни промучился, ожидая прибытия графини. Сегодня вечером с Александром Ивановичем