не можешь ты жить так, как жил раньше. Не можешь!

— Артель была, хватит одной артели.

— В артель вы могли объединиться и в маленьком стойбище, а теперь надо укрупнять хозяйство, тогда вы станете жить лучше, богаче.

— Я не против колхоза, если советская власть так говорит, то пусть будет колхоз. Я советскую власть люблю.

Из жилого помещения вышел Максим. Токто поздоровался с ним и продолжал:

— Долг я сразу вернул, так что я советской власти подчиняюсь. Ты не думай что-нибудь плохое.

— Какой долг вернул? Ты советской власти не должен.

— Память у тебя, купец, короткая, что воробьиный клюв. Ты в голодный год привозил муку, крупу в Хурэчэн, где мы, как зайцы в наводнение, на острове отсиживались?

— Привозил.

— Ты сказал, что это советская власть послала. Мы тебе сказали спасибо, съели все, что привез. А раз съели, надо платить. Я и заплатил, два соболя заплатил, да ты одного мне вернул с охотником. Я тебе ничего не сказал, забрал соболя и молчу. Думал, одного ты взял и долг мой снял. Правильно я решил?

— Ты одного соболя оставлял, я его и возвратил тебе.

— Нет, я двух соболей оставлял, вот ему оставлял.

Токто пальцем указал на Максима. Прокопенко, не понимавший по-нанайски ни слова, даже не догадался, о чем говорили Воротин и Токто.

— Чего ты тычешь в меня? — улыбнулся он.

— Максим, сколько соболей он тогда оставил? — спросил Воротин. Максим побледнел, но внешне остался спокоен.

— Одного, кажись. Столько времени прошло, однако, годиков шесть будет…

— Вспомни, Максим!

— Да что вы кричите, Борис Павлович? Времени много прошло, разве упомнишь? Столько пушнины я принимал. Он что говорит?

— Говорит, двух соболей оставлял.

— Доба, доба, соболь, — сказал Токто, поднимая два пальца.

— Два, значит, — проговорил Максим. — Два. Честно — не помню.

— Максим, ты сам понимаешь, чем это пахнет. Вспомни, Максим.

— Я два соболя оставлял, — сказал Токто, — один был черный, пушистый, такого я сам редко встречал. Красивый был соболь. Этого ты за долг забрал, а другого, похуже, возвратил. Охотникам нашим возвратил. Что, не помнишь?

Борис Павлович растерянно молчал. Ничего подобного еще не случалось за всю его работу кооператором. Он был требователен к себе, требовал и от подчиненных честности, справедливости в оценке пушнины, в расчете с охотниками. Да и как могло быть иначе, ведь они представляли советскую власть, самую справедливую власть. На них, как в зеркале, отражалась вся деятельность советской власти, проверялась справедливость новых законов. Нельзя было допустить ни малейшей оплошности, чтоб не погубить у людей веру в справедливость советской власти. Что же произошло с Токто? Ему вернули соболя, одного соболя, а он утверждает, что приносил двух. Он честный человек, ему незачем лгать. Но куда делся второй соболь?

Борис Павлович взглянул на Максима. Неужели Максим присвоил? Зачем ему соболь? Давно уже работает он с Максимом, привык к нему, опекает его, как сына. Никогда не замечал за ним жадности, пристрастия к деньгам. Нет, Максим не мог присвоить соболя. Но тогда куда исчез соболь, будь он проклят!

— Черный был соболь, что мой охотничий котелок, — продолжал Токто. — Очень редко такой встречается. Я его и отдал советской власти.

Максим вытащил бухгалтерскую книгу и начал ее листать. Он ничего не видел перед собой, записи слились в сплошную фиолетовую мешанину. Пришел ему конец, он обречен, и ему никак не отвертеться. Отвечать придется и за соболя Токто, а там доберутся и до других, присвоенных им шкурок. Доверял ему слепо Борис Павлович, и Максим воспользовался его доверием. Но все его махинации следователь запросто разоблачит в первый же час.

— Максим, он твердит, что отдавал тебе два соболя, — сказал Борис Павлович и потер пальцами висок.

— Не помню, Борис Павлович, честное слово, не помню. Да какая беда? Если даже два соболя было, что теперь делать, времени-то сколько прошло.

— Время здесь ни при чем, память людская цепкая, Максимка. Мы советскую власть скомпрометировали.

— Слово-то какое, не выговоришь.

— Запятнали мы свою родную власть. Куда же подевался этот проклятый соболь?

— Может, его и не было? Может, он сам забыл? Токто, прислушивавшийся к разговору кооператоров, вздрогнул, ноздри его расширились.

— Чего твоя говори? — спросил он. — Моя тебя обмани, да? Доба соболя тебе давал. Обманул, да? Моя тебе давал!

Токто побагровел, он рассердился не на шутку.

— Твоя брал соболь! Моя давал!

Борис Павлович смотрел на разошедшегося Токто. Он уверился, что тот оставил Максиму два соболя и что исчезнувший соболь был необыкновенной и высокой сортности. Он взглянул на Максима и только теперь заметил, как побледнел его помощник, как задрожали его губы.

Максим! Максим виноват!

Борис Павлович соскочил со сгула, подошел к помощнику.

— Сознайся! Сознайся лучше, паршивец! — выкрикнул он сорвавшимся голосом. — Куда девал соболя?

Молодой кооператор неопределенно махнул рукой. Откуда ему знать, где теперь находится этот соболь, может, какая русская женщина уже сделала из него воротничок, а скорее всего соболь давным- давно уплыл за границу.

— Давно загнал, — прошептал Максим.

Борис Павлович отошел от него, устало опустился на стул.

— Твоя себе брал соболя? — удивился Токто. — Как так? Моя отдавал советская власть, а твоя брал себе? Ое-е-е, как плоха. Совсем плоха.

— Под суд отдам, — устало и спокойно проговорил Борис Павлович.

— Ты что, Бориса? — спросил Токто. — Ты хочешь его судить? В тюрьму посадить?

— Да, его будут судить.

— Из-за одного соболя?

Токто не совсем поверил Воротину, думал, погорячился кооператор, опомнится еще. Не может быть, чтобы из-за одного соболя судили человека и на долгие годы посадили в тюрьму. Максим может купить соболя на свои деньги и вернуть советской власти. Зачем же его судить, такого молодого? Нет, конечно, Борис погорячился, вернется Токто через день, за это время кооператор успокоится, и все останется по- прежнему.

Так думал Токто, выезжая из Малмыжа. Он возвратился в Болонь, отказался от должности председателя сельсовета, хотя его долго уговаривали повременить, разъясняли, что по закону он не может просто так передать свои полномочия Поте, что дело не в печати и бланках свидетельств, а в существе новой власти. В райисполкоме не сумели уговорить Токто, махнули на него рукой и отпустили.

Токто вновь выехал в Малмыж. На приемном пункте пушнины находился, один Воротин.

— Где Максим? — спросил Токто.

— В Вознесенске, — хмуро ответил Борис Павлович. — Его арестовали, следствие будет, потом суд.

— Судить будут? За одного соболя?

— А ты думал как?