— Читать не забыл?

— А чего забывать? Помню, — похвастался Хорхой. — У меня даже книжка есть, Богдан оставил.

Пиапон обрадовался, подал ему бумагу, карандаш. Хорхой взял карандаш, повертел в руке, неумело зажал и начал выводить никому не понятные загогулины. В конторе все затихли и, не спуская глаз, следили за карандашом; охотникам казалось, что полный таинства след, оставляемый им, имеет магический смысл. Хорхой старался до дрожи в руках, наконец карандаш его закончил свой долгий путь, и он устало разогнулся.

— Все, — выдохнул он.

— Что написал? — спросил Пиапон. — Прочитай.

— Ма-ма, — прочитал Хорхой.

Охотники переглянулись, они были явно разочарованы. Пиапон вытащил трубку изо рта, выбил ее о край стола. Хорхой опять наклонился над бумагой, засопел. На этот раз грамотей справился с заданием быстрее.

— Читай, — сказал Пиапон.

— Па-па, — прочитал Хорхой.

— Ты что, вздумал смеяться? Мама да папа, другого ничего не вспомнил? — вскипел Пиапон. — Пиши — председатель сэлэм Совета.

— Этого я не смогу. Кунгас никогда не заставлял нас писать такие длинные слова.

— Не умею я читать, но знаю, что каждое слово составляется из букв. Ты что, не помнишь их?

— Немного помню, но связать их в слова не могу.

Охотники сокрушенно молчали. Задумался и Пиапон.

Как же ему теперь быть, где найти помощника? В районе сказали, что сельсовет должен выдавать бумаги на новорожденного, на умершего, что сельсовет обязан женить молодых и на это тоже выдавать бумагу. Сказали, что эти бумаги на всю жизнь выдаются. Тогда Пиапон еще усмехнулся: покойникам-то зачем бумаги, тоже на всю жизнь? Знают, что все председатели сельсоветов неграмотные, а придумывают им лишнюю работу.

— Богдана нет, был бы он… — вздохнул Холгитон.

«Что о нем теперь говорить? — с горечью подумал Пиапон. — Был бы он, стал бы председателем, мне не пришлось бы теперь мучиться. Но Богдан далеко, так далеко, что и умом нам его не достать, во сне не увидеть».

— Помощника в Нярги тебе не найти, — продолжал Холгитон. — Может, в Малмыже кого найдешь?

— В Малмыже им самим нужны грамотные люди.

— Может, Хорхой маленько подучится, вспомнит. Он ведь умеет, вон как он нацарапал, будто ворона прошла по снегу, а читается. Надо же так, слово оставляет на бумаге след. Удивительно. Хоть бы книжку когда прочитать.

— Верно, дака, выучись, станешь помощником председателя сэлэм Совета, — сказал кто-то насмешливо.

— Не смейся, когда человек о далеком будущем думает. Почему бы мне не научиться читать и писать? Что, голова моя хуже, чем у других? Жаль, что нет человека, который научил бы меня.

«Верно, кто бы научил, — подумал Пиапон. — Богдан умел и читать и писать. На охоте, когда в пуржливые дни отсиживались в зимнике, сколько было свободного времени, и я мог бы научиться читать и писать. Почему я тогда не пытался научиться? Теперь стыдно, имя свое на бумагах не знаю как написать. Сказали, можно любой знак поставить. Любой знак каждый дурак поставит!»

— Хорхой, собери свой ум в тугой комок и напиши мое имя, — сказал вдруг Пиапон.

Хорхой послушно взял карандаш, придвинул бумагу и надолго задумался. Потом погрыз кончик карандаша, опять подумал. Наконец карандаш уткнулся в бумагу и отправился в длинную и неведомую дорогу.

— По буквам, медленно прочти, — потребовал председатель, когда грамотей разогнул спину.

— Пи-а-пон, — прочитал Хорхой, хотя написал «Пеяпом».

— Хорошо! Какой он молодец! — обрадовался Холгитон. — Надо его отправить в район, в Болонь, пусть немного подучат. Будет он твоим помощником, сумеет.

Хорхой полтора месяца прожил в Болони, подучился на краткосрочных курсах и стал секретарем Пиапона. За три года, с 1927 по 1929, он выдал только два свидетельства о рождении и четырнадцать о смерти, потому что умирали новорожденные прямо в шалашах для рожениц — чоро — и он не успевал выдавать свидетельства о рождении. Пиапон в таких случаях вытаскивал из кармана лист бумаги, разглаживал и на свидетельствах в точности повторял буквы, которые вывел когда-то Хорхой, и у него тоже, конечно, выходило «Пеяпом».

Каждый раз, когда Пиапон выдавал свидетельство, в конторе собиралось почти все стойбище. Опоздавшие толпились у дверей и на улице.

— Кончил писать, — передавали счастливцы, находившиеся в закутке, тем, которые толпились на улице.

— На печать дышит! Дует! Хлопнул!

Потом документ, с таким трудом и старанием подписанный Пиапоном, переходил из рук в руки. Охотники разглядывали свидетельство, подписи.

— Бумага хорошая, толстая и ласковая.

— Эта бумага, как деньги, хрустливая.

— Эй, Пиапон, ты правильно написал имя сына?

— Ты спроси Хорхоя, он писал.

— Правильно, правильно. «Бочка» я написал.

— Верно, я так и говорил.

«Кто его знает, так или не так, — думал Пиапон. — Хоть бы кто грамотный приехал в Нярги».

Эндури, видно, услышал эту мольбу Пиапона и в начале лета 1930 года прислал в Нярги черноглазую миловидную девушку.

— Меня к вам направили, — сказала она. — Школу у вас открывать буду.

Пиапон так обрадовался, что голова у него кругом пошла. Он не стал больше ни о чем ее расспрашивать, привел домой, накормил и только потом спросил:

— Хорошо по-нашему говоришь. Ты нанайка?

— Я ульчанка. Приехала к вам детей учить.

— Понятно, понятно. Раз приехала школу открывать, то, выходит, приехала детей учить. А помогать мне будешь? Я председатель, а совсем неграмотный.

— Так всюду, во всех стойбищах. И у нас так же.

— Помогай мне, работы немного, бумаги будешь писать. Без тебя мне никак не обойтись.

— Хорошо, я согласна.

— Ну вот и хорошо, нэку.

— Я сейчас еду домой, а заехала к вам, чтобы обговорить, когда и как открыть школу.

— Что говорить? Раз школа требуется — откроем. Но ты лучше не уезжай…

— Я всю зиму не видела родителей, соскучилась.

— Родителей… Тогда надо съездить. Ты где училась?

— В Хабаровске, окончила техникум народов Севера.

— А почему к своим не направили? К ульчам?

— Сказали, я здесь нужна.

— А нанай много там, где ты училась?

— Много. Со мной вместе закончили техникум несколько человек.

— Хорошо! Как хорошо! Ты сама не знаешь, не понимаешь этого. — Пиапон хлопнул по коленям и быстро поднялся с табурета. — Грамотные люди появляются, первые грамотные нанай. Ты меня выучишь, нэку, я буду стараться. Мне никак нельзя без грамоты, я это только сейчас, к старости, понял.

— Жизнь изменяется.

— Правильно, нэку. А дальше еще больше будет меняться. Слышала, колхозы будут организовывать.