РЛА-3, РЛА-100.
Сам он об этом позже писал:
Приехав в начале января 1934 г., ленинградцы сразу стали отмечать новоселье. Чтобы никому не было обидно, собрались в квартире холостого Глушко. Мебели еще не было, и сидели на полу на подушках. Потом были другие вечеринки, в которых принимали участие Лангемак, Королёв, Купреева (секретарь И.Т. Клеймёнова) и другие. Во время одной из вечеринок лопнула подушка, и перья разлетелись по всей комнате. Потом, во время допросов в НКВД, следователи проявят свою хорошую осведомленность о происходивших тогда событиях, в том числе и об этой подушке.
Что же касается В.П. Глушко, то, приехав в Москву, он в первую очередь продолжил работу по созданию более мощного ракетного двигателя, чем созданный в ГДЛ ОРМ-52. Теперь речь шла уже о двигателе, предназначенном для полета человека.
Работа над ним шла вплоть до 1937 г., когда он был премирован за ОРМ-65 и представлен к правительственной награде – ордену Трудового Красного Знамени, получить который не смог из-за своего ареста.
Валентин занимался азотно- кислотным направлением, но была еще одна группа, разрабатывавшая кислородные двигатели. В эту группу входили М.К. Тихонравов, Л.С. Душкин, А.Г. Костиков и другие. Результатов эта группа не добилась, только завела это направление в тупик. Поэтому единственным рабочим двигателем, бывшим тогда в РНИИ, был двигатель конструкции В.П. Глушко.
Однако вместе с московской половиной РНИИ в «наследство» И.Т. Клеймёнову достался и только что пришедший туда выпускник ВВА РККА имени профессора Н.Е. Жуковского военный инженер А.Г. Костиков. Этот человек сыграет зловещую роль в событиях 1937–1938 гг. Когда по его доносу будут арестованы И.Т. Клеймёнов и Г.Э. Лангемак, а В.П. Глушко будет затравлен до такой степени, что напишет заявление с просьбой о переводе его на преподавательскую работу в ВВА РККА. Тогда он подойдет к Валентину и попытается его заставить сказать что-нибудь отрицательное о своем друге, в ответ Глушко пошлет его в открытое море, на гнилом баркасе. Костиков не успокоится и организует два заседания НТС, на которых попытается затравить В.П. Глушко окончательно, но занятый своими мыслями конструктор будет лишь издеваться над выступающими. Его больше заботило состояние здоровья его ребенка и ее матери, а также вопросы, появившиеся в последнее время, а не разборки по типу «кто враг, кто друг». И именно с последнего заседания в народ пойдет его крылатая фраза: «Я не папа римский и свои ошибки признавать умею…» Он расскажет о своих действительных, а не мнимых ошибках, и снова ни одного плохого слова в адрес И.Т. Клеймёнова и Г.Э. Лангемака. Взбешённый Костиков позвонит в НКВД и даст ход заготовленному в те же дни ордеру на арест будущего академика.
Несколько позже Валентин Глушко охарактеризует А.Г. Костикова следующим образом:
В ночь на 24 марта 1938 г. за ним пришли. Он был арестован на глазах матери, приехавшей из Ленинграда, чтобы помочь только что родившей Тамаре, бывшей тогда еще в больнице.
Первые допросы ввергли Валентина в шок. Он никак не мог понять, что от него хотят и при чем здесь он? Человек далекий от мыслей о вредительстве, думающий только об иных мирах, мечтающий о спасении цивилизации и делающий для этого все от него зависящее, попал в странное положение, выходом из которого была только дорога… на тот свет. Да, недолюбливал советскую власть, отобравшую все, что было заработано отцом честным трудом, и что теперь?.. Одной нелюбви мало, чтобы «пришить» вредительство. Тем более что он решил стать выше своего отношения к власти. С детства его интересовали теперь совсем другие вопросы, и размениваться по мелочам он не хотел, слишком мало было времени, а сделать надо было еще очень и очень много.
Слушая следователя М.Н. Шестакова, Глушко был в ужасе, он еще не знал, в каком состоянии И.Т. Клеймёнов и Г.Э. Лангемак подписали очерняющие его показания. В первый момент даже обиделся на своего друга, но несколько позже обида прошла. Прошла тогда, когда испытал это состояние на себе. И с этого момента больше не обвинял никогда и никого из подписавших на следствии против него какой бы то ни было ерунды… И мне завещал поступать так же.
Сколько сил он потратил на то, чтобы помешать аресту С.П. Королёва… Сколько времени ушло на это… И все напрасно… Королёв был уже обречен, и показания Глушко ничего не решили. Но он сделал так, чтобы следователи не смогли использовать их против Сергея Павловича, т. к. слепой исполнитель воли не есть осознанное вредительство, да и не в чем обвинять Королёва на основании показаний, в которых подписавший эти показания всю ответственность брал на себя…
Что касается остальных, то всю вину он валил на уже умерших и расстрелянных или арестованных ранее, так как узнал от сокамерников, что осужденным эти показания уже не повредят. Тон же… Тон, каким он отвечал на вопросы… Даже редакторская правка, проведенная следователем, не смогла «выжечь» тот сарказм и насмешку, с которой он их давал…
В забытьи, ничего не соображающего от побоев, его приносили обратно в камеру, где чуть только пришел в себя и боль слегка отступила, он возвращался мыслями к делу, оставленному им на свободе. Проводил мысленные расчеты и пытался найти решение не решенных тогда задач. Эта одержимость своим делом и не дала ему сломаться, не дала потерять веру в скорое (пусть и через 6 лет) освобождение, помогла победить в схватке с НКВД и Костиковым.
Да, Валентин Глушко, конечно, был не из физически сильного десятка и под воздействием силы мыл парашу, но, делая это, он был совсем далеко – в будущем, рядом с созданными им двигателями, которые уносили космический корабль к далеким планетам…
Какую нужно было иметь внутреннюю силу, чтобы не сломаться и выжить в тех условиях, несмотря ни на что? Выжить, не утащив за собой никого… Или почти никого… А допросы следователя? Он стал «отмахиваться» от них, как от назойливых мух, и когда эти «мухи» ему надоели окончательно, он добился разрешения работать по специальности и смог вытащить следом за собой и Королёва. Клеймёнова и Лангемака не успел, а Королёва смог. И кто бы и что ни говорил, но это именно он вытащил Королёва с Колымы.
А Лангемак… С того момента, как Глушко узнал о его смерти, Георгий Эрихович стал незаживающей и постоянно кровоточащей раной в его сердце. Костикову он не забыл Лангемака… И всю жизнь это был единственный человек, о котором он не мог говорить без боли, его голос срывался, и на глазах появлялись слезы… До самого последнего дня его жизни…
«Казанское сидение» с 1940 по 1945 гг. тоже имело свой смысл. Там, на территории авиазавода № 16емухоть не мешали работать. И В.А. Бекетов, капитан госбезопасности Бекетов, стоявший во главе СпецКБ НКВД, где отбывал свой срок Глушко, был человеком грамотным и достойным уважения.
Но наступило 2 августа 1944 г. его привезли на ближнюю дачу к И.В. Сталину, где и отпустили на свободу. Получив на руки справку об освобождении, он приехал на квартиру, откуда забрали Лангемака, к жившим там родственникам Б.С. Петропавловского. Кето рассказала о подробностях его ареста: как сама открыла дверь энкаведешникам, как проходил обыск, как Георгий Эрихович в последний раз грустно улыбнулся всем на прощание.
А в глазах Глушко слезы… И боль… Дикая, дикая боль… Оттуда и навсегда… Навсегда!
С того момента он и замкнулся. Стал невозмутим и внешне спокоен. Иначе арестуют, как Лангемака. Нет, не его, а Лангемака. Для него не было никого выше этого человека и уже не будет! Его Друга, его Кумира больше нет… Он стоял в коридоре той квартиры, где смеялись Его дочери, Ася и Майя Лангемак, где они придумали не одну шутливую выходку, где он много раз покрывал проказы своего друга перед его женой. Стоял и плакал… От обиды, что не смог, не успел… Не спас…
…Пролетая над территорией разгромленной Польши, Валентин Петрович сравнивал эти руины с остатками от… И в памяти его осталась только боль… Он для того и отвернулся к иллюминатору, чтобы никто не видел, что ему больно… В самолете было много его товарищей, которые так ничего и не заметили. Не заметили, что Глушко изменился окончательно… Они летели на изучение трофейной немецкой ракетной техники.
Став перед отправкой в Германию «профсоюзным полковником» (получив на время командировки звание инженера-полковника), он прекрасно понимал, что сейчас, в 1945 г. его самый близкий друг должен был быть не ниже генерал-лейтенанта инженерно-артиллерийской службы и не иначе, как Героем Социалистического Труда, если не дважды. Идя по Фридрихштрассе, он вспоминал о Г.Э. Лангемаке, в очередной раз сожалея, что тот никогда не разделит радости от возможности продолжать дело свой жизни… Георгий Эрихович не носил погон, но практически в каждом военном, имеющим полковничьи или генеральские погоны, конструктор видел своего друга… Он хотел видеть его живым и видел…
Почему этого не было раньше? Условия, в которых он находился, не давали возможности расслабиться. Теперь же, получив относительную свободу, он решил отдохнуть, и воспоминания о Лангемаке как удавкой сжали его сердце… Георгий Эрихович… И боль… Опять эта боль… Которая уже не уйдет никогда…
Нет, истерик уже не было… Хватит и той, в 1941-м… Тогда он плакал впервые за
