А тут масла в огонь подлил еще и сенатор Эмилий Павел, муж Юлии и отец Эмилии — некогда порядочный и честный человек, но с тех пор, как он пытался составить заговор против Августа и был разоблачен шпионами Ливии, Павел всецело находится во власти этой женщины. Шантажируемый ею, он вынужден был подтвердить все обвинения против своей жены.

Это добило Августа. Юлию Младшую тоже сослали.

Мы потерпели еще одно поражение, но борьбы не прекратили. И вот, наконец, недавно у нас появились еще более убедительные доказательства. Я начал действовать.

Доверенный человек тайно отвез мое письмо Германику, который командует сейчас армией на Рейне. Тайно, поскольку Ливия очень опасается того, что ее внук узнает правду, а зная любовь к нему Августа, прекрасно понимает, что вот тогда-то цезарь задумается всерьез и переубедить его будет трудно.

Она окружила Германика густой сетью своих шпионов и ни на миг не выпускает из-под наблюдения, следит за каждым его шагом, перехватывает его корреспонденцию, стремясь не допустить контактов с нами, изолировать Германика от столицы. Конечно, она понимает, что долго это продолжаться не может, что, рано или поздно, мы все равно должны объясниться с ним, поэтому императрица играет на время, а сама пока готовится к решительному ходу, который — если ей удастся его осуществить — может буквально поставить нас на край гибели. И если мы не опередим ее, то... Ну, ладно, об этом позже.

Так вот, мой человек все же сумел доставить письмо и вернуться ко мне с ответом. Германик сухо написал, что ознакомился с фактами и принял их к сведению. Но, судя по всему, он был потрясен и возмущен.

Ведь он столько лет оплакивал Постума, которого, как следовало из цезарского указа, обуяло безумие. И тут вдруг оказывается, что никакого безумия не было, а была лишь низкая, подлая интрига, осуществленная, вдобавок, его собственной матерью, которой он так искренне доверял.

О, Ливия сразу поняла, что произойдет, если ее внук убедится в нашей правоте.

Так вот, в своем послании Германик обещал мне, что напишет Августу и изложит ему суть дела. Сам я, как ты догадываешься, не могу этого сделать, поскольку цезарь до сих пор в обиде на меня и не склонен прислушиваться к моим аргументам.

Но если Август получит письмо Германика, я уверен, что он обязательно захочет повидать Постума — благо находится он сейчас совсем близко от места ссылки. А тогда ситуация может кардинально измениться, тогда планы Ливии будут расстроены раз и навсегда и не исключено, что она сама отправится на какой- нибудь отдаленный островок, куда так любила загонять других.

Ну, а власть в стране после смерти Августа — пусть боги пошлют ему как можно больше счастливых лет — по праву перейдет к людям порядочным и достойным.

Сенатор облизал пересохшие губы и провел ладонью по волосам. На его лбу выступили капельки пота. Жара, а может и волнение, давали себя знать.

— Но мы должны торопиться, — добавил он. — Я так надеялся, что Германик уже связался с цезарем, но вот ты привез нерадостные известия. А ведь промедление может обернуться катастрофой...

— Но почему? — удивился Луций. — Ты же сам сказал, что рано или поздно сеть Ливии порвется, и все равно правда выйдет наружу. Несколько дней ничего не решают. Если не дойдет одно письмо, Германик напишет другое. В таком деле, наоборот, излишняя спешка может только повредить.

Сатурнин грустно улыбнулся и кивнул.

— Да, — сказал он. — Ты рассуждаешь здраво. Действительно, спешка, как правило, вредит. Но ты не учел одного — я ведь сказал тебе, что у Ливии есть в запасе решительный и рискованный шаг. Если она пойдет на него, если дело увенчается успехом, рассчитывать нам уже будет не на что.

— Но какой это шаг? — с волнением спросил Луций Либон. — Что готовится предпринять эта страшная женщина?

Сатурнин помолчал, а потом пристально взглянул в глаза встревоженного юноши.

— По моим сведениям, — сказал он медленно, — Ливия готовится убить цезаря Августа.

Широкий, спокойный Рейн неторопливо катил свои тяжелые мутно-серые воды через пол-Европы в Северный океан. С тех пор, как армия Юлия Цезаря семьдесят лет назад отбросила за реку орды германцев, остановив безудержное нашествие диких племен, обширная плодородная Галлия стала римской провинцией, а великая водная артерия сделалась границей между двумя мирами, между цивилизацией и варварством.

Но страшная германская угроза дамокловым мечом зависла над Империей. Двое сильных врагов было у Рима, врагов, с которыми гордые, непобедимые квириты еще вынуждены были считаться: по-восточному коварная, непредсказуемая Парфия, с которой никак не удавалось поделить многострадальную Армению, и бесчисленные, живущие войной и грабежами звероподобные германцы за Рейном, которые, как и эта могучая река, казалось, с каждым днем набухают все новыми силами, чтобы однажды, наконец, прорвать хрупкую плотину римских укреплений и безбрежным потоком захлестнуть Европу.

Римляне прекрасно понимали грозившую им опасность — ведь сто лет назад страна уже оказалась на краю гибели, когда полчища тевтонов и кимвров вторглись в Италию и едва не положили конец самому Вечному городу. Тогда лишь полководческий гений Гая Мария и самоотверженность его солдат сумели остановить врага.

Потому и цезарь Август всегда уделял германским делам первостепенное внимание, и Рейнская армия всегда находилась в боевой готовности.

Дабы обезопасить себя, Август решил отодвинуть границу с варварами дальше за Рейн, и его пасынки — Тиберий и Друз, сыновья Ливии — осуществили несколько успешных походов вглубь Германии. Друз дошел даже до Альбиса, совершил плавание по Северному океану и прорыл несколько судоходных каналов в пойме Рейна и Эмиса.

В результате этих завоеваний значительный кусок германских земель, населенных племенами херусков, хаттов и хауков, был присоединен к Империи, и начался медленный, но неуклонный процесс романизации местного населения.

Все шло неплохо, но вот вдруг за пять лет до описываемых событий разразилась страшная катастрофа. Проконсул новой провинции Публий Корнелий Вар, отправившийся во главе экспедиционного корпуса подавить какую-то на первый взгляд бездарную попытку восстания, неожиданно со всеми своими силами угодил в засаду в густой чащобе между Визургисом и Эмисом.

Началась резня. Двадцать тысяч римлян и их союзников — галлов и батавов — навсегда остались в страшном Тевтобургском лесу, три кадровых легиона были почти полностью истреблены — лишь паре сотен солдат удалось вырваться из окружения.

Казалось — еще немного, и ничто уже не сможет сдержать германскую реку, которая зальет беззащитную мирную Галлию, опустошит и разорит ее, а потом устремится и в саму Италию.

Но упоенные победой варвары упустили выгодный момент: срочно сколоченная из вольноотпущенников, гладиаторов и ветеранов новая армия под командованием Тиберия сумела отчаянным марш-броском достичь Рейна и захватить переправы. Германцам, уже спешившим на кровавый пир, пришлось несолоно хлебавши откатиться обратно в свои леса и затаиться там до поры до времени.

Потрясенный этими событиями Август принял решение отказаться от дальнейших завоеваний за великой рекой и навсегда установить границу вдоль Рейна. На левом берегу были образованы две новые провинции — Верхняя и Нижняя Германии, в каждой из которых стали гарнизоном по четыре кадровых легиона, готовые в любой момент отразить нападение врага.

В то время мощный Limes Germanicus[2] еще не был возведен — этим займется цезарь Домициан через восемьдесят лет — а пока лишь отдельные укрепления и небольшие форты поднимались над мутными водами Рейна; в сущности, границу здесь охраняла только живая стена римских легионов.

Хотя Август и отказался от завоевательных походов, но гордые квириты не могли забыть трагедию Вара и смириться с позорным поражением от дикарей.

Недавно назначенный главнокомандующим всеми вооруженными силами обеих провинций сын знаменитого Друза Германик получил приказ подготовиться к крупномасштабной карательной экспедиции. Ударные соединения римской армии должны были вскоре перейти Рейн и вторгнуться на земли херусков,