протяжении трех лет, свидетельствуют о серьезном заболевании желудочно-кишечного тракта. Кстати, при вскрытии было обнаружено небольшое отверстие в желудке – доказательство существования язвы желудка, прободение которой, вызванное потреблением холодной воды, определило возникновение острого перитонита.
Спор окончен? Ничего подобного.
Отверстие в желудке, о котором упоминалось в заключении хирургов и врачей, кажется, имеет происхождение абсолютно случайное. В заключении врачей констатировано, что, в отличие от других органов, желудок принцессы был совершенно здоровым. «Я не нашел, – писал Боше, – никаких повреждений, хотя тщательно обследовал желудок; только одно маленькое отверстие посередине передней части желудка, которое возникло по недосмотру хирурга, прорезавшего это отверстие, при тщательном обследовании которого я не обнаружил ни других язв, ни раздражения, ни черноты, ни уплотнений, ни пятен, ни каких-либо повреждений другого рода». Тот же Боше открыто порицает «хирурга, который плохо выполнил свою задачу». Надо сказать, что знаменитый хирург Феликс, желая обеспечить достойный дебют своему сыну, пошедшему по его стопам, доверил ему эту почетную задачу. Надо также отметить, что Феликсу-сыну в это время едва исполнилось 17 лет: это было его первое вскрытие, он был взволнован, и рука его дрожала. Валло находился как раз рядом и заметил это. Бурдело отмечает в свою очередь: «Во время вскрытия он случайно проделал отверстие кончиком ножниц в верхней части… Хирург сказал, что сделал это по недосмотру, и г-н Валло видел, как это произошло».
Что же из этого следует?
Благоразумнее всего примкнуть к логическому силлогизму, предложенному мадам Клод Дерблей: «Утверждать, что смерть была естественной, невозможно, но утверждать, что это было отравление, не менее невозможно». Безусловно, принцесса была слабого здоровья и могла умереть молодой. Но кто поручится за то, что боли последних лет не были усугублены ядом медленного действия, замененным в последний момент на быстродействующий яд? «Принцесса была сильно измождена и, без сомнения, могла умереть, но все произошло так быстро, что было очевидно: естественные процессы ускорили». Трудно также сбросить со счетов свидетельства Сен-Симона и де ла Палатин.
Что касается меня, то я более склонен верить в отравление. Но никто никогда не представит тому доказательств. Годы сделали свое дело. Прах возможных отравителей и возможной жертвы смешался в пыли времени.
Мавританка из Море – чернокожая дочь Людовика XIV?
Г-жа де Ментенон была прирожденной воспитательницей. Когда же она стала королевой in partibus[10], ее склонность к воспитанию переросла в подлинную страсть. Уже знакомый нам герцог Сен-Симон обвинял ее в болезненном пристрастии к управлению другими, утверждая, что «сия тяга лишала ее свободы, коей она могла наслаждаться вполне». Он упрекал ее в том, что она тратила уйму времени на попечение доброй тысячи монастырей. «Она взваливала на себя бремя никчемных, призрачных, нелегких забот, – писал он, – то и дело отправляла письма и получала ответы, составляла указания для избранных – словом, занималась всякой чепухой, которая, как правило, ни к чему не приводит, а если и приводит, то к каким-то из ряда вон выходящим последствиям, горьким оплошностям в принятии решений, просчетам в управлении ходом событий и неправильному выбору». Не очень-то любезное суждение о благородной даме, хотя в общем-то справедливое.
Итак, 30 сентября 1695 г. г-жа Ментенон известила главную настоятельницу Сен-Сира – в ту пору это был пансион благородных девиц, а не военное училище, как в наши дни, – о нижеследующем:
«В ближайшее время намереваюсь постричь в монахини одну мавританку, выразившую желание, чтобы на обряде присутствовал весь Двор; я предлагала провести церемонию при закрытых дверях, но нас уведомили, что в таком случае торжественный обет будет признан недействительным – надобно-де предоставить народу возможность потешиться». Мавританка? Какая еще мавританка? Надо заметить, что в те времена «маврами» и «мавританками» называли вообще всех людей с темным цветом кожи. Стало быть, г-жа де Ментенон писала о некоей юной негритянке.
О той самой, которой 15 октября 1695 г. король назначил пансион в 300 ливров в качестве награды за ее «благое намерение посвятить свою жизнь служению Господу в Бенедиктинском монастыре в Море». Теперь нам остается узнать, кто же она такая, эта мавританка из Море.
По дороге из Фонтенбло в Пон-сюр-Ионн лежит маленький городишко Море, – опоясанный древними стенами восхитительный архитектурный ансамбль, состоящий из старинных зданий и улиц, совершенно непригодных для автомобильного движения. Со временем облик городка сильно изменился. В конце XVII в. там находился бенедиктинский монастырь, ничем не отличавшийся от сотен других, разбросанных по всему Французскому королевству. Про эту святую обитель никто никогда бы и не вспомнил, если бы в один прекрасный день среди ее обитательниц не обнаружилась чернокожая монахиня, существование которой так поражало современников.
Самым удивительным, однако, было не то, что у бенедиктинцев прижилась какая-то мавританка, а забота и внимание, которые проявляли к ней высокопоставленные особы при дворе. Если верить Сен- Симону, г-жа де Ментенон, к примеру, «то и дело наведывалась к ней из Фонтенбло, и, в конце концов, к ее визитам привыкли».
В самом деле, с мавританкой обходились, как ни с кем другим. «К ней относились с куда большим вниманием, нежели к любой известной, выдающейся личности, и она гордилась тем, что к ней проявляют столько заботы, равно как и тайной, что окружала ее; хотя жила она скромно, чувствовалось, что за нею стоят могущественные покровители».
Да уж, в чем не откажешь Сен-Симону, так это в умении завладевать интересом читателей. Его мастерство проявляется особенно ярко, когда он, рассказывая о мавританке, сообщает, например, что «однажды, услышав звук охотничьего рога – в лесу неподалеку охотился Монсеньор (сын Людовика XIV), – она как бы между прочим обронила: “Это мой брат охотится”».
Итак, благородный герцог поставил вопрос. Но дает ли он ответ? Дает, хотя и не совсем ясный.
«Поговаривали, будто она дочь короля и королевы… писали даже, что у королевы случился выкидыш, в чем были уверены многие придворные. Но, как бы то ни было, это осталось тайной».
Откровенно говоря, Сен-Симону были неведомы основы генетики – но можно ли его осуждать за это? Сегодня любой студент-медик скажет вам, что муж и жена, если они оба белые, просто не в состоянии дать жизнь чернокожему ребенку.
Для Вольтера, столько писавшего о тайне Железной Маски, тут все было ясно как божий день, если он решился написать такое: «Она была на редкость смуглая и к тому же походила на него (короля). Когда король отправил ее в монастырь, он сделал ей подарок, назначив содержание в двадцать тысяч экю. Бытовало мнение, будто она его дочь, что вызывало у нее чувство гордости, однако настоятельницы выражали по сему поводу явное недовольство. Во время очередной поездки в Фонтенбло г-жа де Ментенон посетила Морейский монастырь, она призвала чернокожую монахиню к большей сдержанности и сделала все, чтобы избавить девицу от мысли, тешившей ее самолюбие.
– Сударыня, – ответила ей монахиня, – усердие, с каким такая знатная особа, как вы, пытается внушить мне, что я не дочь короля, убеждает меня как раз в обратном».
Подлинность свидетельства Вольтера трудно подвергнуть сомнению, поскольку свои сведения он почерпнул из источника, заслуживающего доверия. Однажды он сам отправился в Морейский монастырь и
