Дюма прибыл в Россию морским путем, и первым городом, который он увидел, стал Кронштадт. Город на острове очень понравился писателю. Он был в восторге от его европейской планировки, свежего морского воздуха, молодцеватых русских моряков и по-военному четкой жизни города.

Затем романист переехал на пароходе в Петербург и поселился в загородном имении Г.А. Кушелева – Полюстрове. Роскошный особняк графа и огромный прилегающий парк поразили Дюма. Но еще больше его удивила безалаберная атмосфера, царившая в этом доме. Вращавшаяся вокруг Кушелева-Безбородко богемная публика превратила графский особняк в какое-то подобие караван-сарая. Здесь постоянно обитали начинащие поэты, художники, артисты, клоуны, гипнотизеры, медиумы…

Прибытие известного французского писателя в Петербург вызвало настоящий ажиотаж, принимавший порой достаточно неприличные формы. А. Герцен в сентябре 1858 г. писал: «Со стыдом, с сожалением читаем мы, как наша аристократия стелется у ног Дюма, как бегает смотреть “великого курчавого человека” сквозь решетки сада, просится погулять в парк к Кушелеву-Безбородко».

Более спокойно реагировал на это литератор И. Панаев, записавший в своем дневнике: «Петербург принял г. Дюма с полным русским радушием и гостеприимством. Да и как же могло быть иначе?» Именно на даче Панаева в Старом Петергофе произошла историческая встреча французского романиста с известными русскими писателями. Дюма очень хотел пообщаться с кем-нибудь из русских литераторов первой величины.

Д. Григорович, вызвавшийся быть добровольным гидом французского романиста во время пребывания в Петербурге, так вспоминал об этом: «Дюма рад был встрече со мной и просил дать ему случай познакомиться с кем-нибудь из настоящих русских литераторов. Я назвал ему Панаева и Некрасова. Он радостно принял предложение к ним ехать». Теплым июньским утром небольшие дрожки, в которых сидели Григорович и Дюма, въехали в ворота петергофской дачи Панаева. Знакомство состоялось.

«Некрасов удовольствовался тем, что встал и подал мне руку, поручив Панаеву извиниться за свое незнание французского языка, – вспоминал позднее Дюма. – Я внимательно вглядывался в него. Это человек 38 или 40 лет, с болезненным и грустным лицом, с характером мизантропическим и насмешливым».

Серьезного разговора писателей на петергофской даче не получилось. Обед на веранде прошел скомканно. Дюма и Григорович поспешили откланяться. Впрочем, это было одно из немногих разочарований Дюма во время его «русского путешествия». Достаточно прочитать несколько страниц из его путевого дневника, и картина турне сама собой возникает перед глазами.

«Я не знаю путешествия более легкого, покойного и приятного, чем путешествие по России, – писал романист. – Услужливость всякого рода, приношения всякого вида всюду сопутствуют вам. Каждый человек с положением, офицер в чинах или известный коммерсант говорят по-французски и тотчас отдают в ваше распоряжение свой дом, свой стол, свой экипаж. Денежные детали для путешественников по России, в особенности для иностранных артистов, не существуют. С того момента, как вас узнали или снабдили вас хорошими рекомендациями, путешествие по России делается одним из самых дешевых, какие я только знаю… Почти в каждом городе являлись местный князь и полицмейстер с приглашениями на обеды и с подарками».

Из Санкт-Петербурга французский писатель поездом отправился в Москву, где его со всеми почестями принял граф Нарышкин. Следующим пунктом путешествия стал Нижний Новгород, так как Дюма очень хотел своими глазами увидеть знаменитую Нижегородскую ярмарку. Местный генерал-губернатор Александр Муравьев познакомил писателя с бывшим декабристом Анненковым и его супругой, которых Дюма, никогда не видев, сделал героями своего романа «Записки учителя фехтования».

Из Нижнего Новгорода писатель проплыл пароходом вниз по Волге и вскоре оказался в Acтрахани. Здесь француза с распростертыми объятиями встретили астраханские казаки и калмыки. «Я ночевал в палатке посреди степи и пировал с очаровательным человеком, господином Беклемишевым, атаманом астраханских казаков, – писал в дневнике Александр Дюма. – Из Астрахани привезли солончакового барана, в сравнении с которым нормандские бараны ничего не стоят. Хвост нам подали отдельно, он весил 14 фунтов… Я немного поохотился на берегах Каспия, где в изобилии водятся дикие гуси, утки, пеликаны, как на Сене – лягушки. Возвратясь, я нашел у себя приглашение от князя Тюмена. Это в некотором роде калмыцкий царь, у него 50 тысяч лошадей, 30 тысяч верблюдов и 10 тысяч баранов… Затем мы переехали на другой берег Волги и приняли участие в соколиной охоте на лебедей».

Впрочем, французский романист довольно часто позволял себе и довольно некрасивые пассажи. «Нам показали 60 верблюдов, – писал он, – на которых без седла сидели калмыки в возрасте от двадцати лет, один безобразнее другого. Если бы приз присуждали не за скачки, а за уродство, князю пришлось бы наградить всех».

У образованой русской публики визит французского писателя вызвал двойственные чувства. Ф. Достоевский откровенно иронизировал по поводу Дюма: «Cxватив первые впечатления в Петербурге, выучив мимоходом царских бояр вертеть стол, он решил, наконец, изучить Россию основательно, в подробностях».

Общественное мнение, первоначально благожелательное к романисту, стало меняться не в лучшую сторону. И лишь название большой улицы в пригороде Петербурга напоминает о том, что автор «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» когда-то побывал в России.

Эту гипотезу, какой бы дерзкой ни показалась она большинству историков, горячо поддерживал человек, сам по себе оставивший в истории весьма заметный след, – президент США Франклин Рузвельт, известный, в частности, тем, что никогда не увлекался легендами, мало похожими на правду.

Франклин Д. Рузвельт не просто на словах «поддержал» предположение о «сокровищах французской короны». Он пошел дальше: вложил собственные деньги в финансирование одной из экспедиций, которая должна была проверить истинность гипотезы, а проще говоря, попытаться отыскать сокровище.

Было это в 1909 г., когда Рузвельт еще не был президентом Соединенных Штатов, но если бы сокровище французской короны нашлось тогда в Канаде, слух об этом непременно бы, как говорится, просочился. Правда, кое-кто уверяет, что королевские ценности, собственно говоря, никогда и не числились в числе пропавших, так как после того, как ими завладел Наполеон, они неоднократно продавались и перепродавались, причем даты ряда сделок известны официально.

^{Денежный колодец на Дубовом острове}