«Гришка, твой пошел!» «Есть мой!» – отвечает. Немец шасси убрал – наш уже рядом. Набрали высоту, разошлись – и бой начинается.
Первого собьешь и сразу бросаешься помогать другой паре. Так же действовали и другие. В этом сказывалось преимущество боя девяткой…
Сбил я 21 немецкий самолет, другие по 10 и более, на земле уничтожили около трех десятков, но нам удалось сделать только 16 вылетов, затем на такие полеты пришел запрет…
В июне 1944 года в результате допроса пленного немецкого летчика стало известно, что вблизи фронта появилась группа асов «Мельдерс» из 29-ти пилотов, которой командовал полковник Берг. Вот как рассказывал об этом Иван Евграфович:
– На фюзеляжах их машин были нарисованы тузы, короли, валеты – целая колода карт, за что их прозвали «картежниками». Самолет Берга был разукрашен трехглавым драконом, говорили, что на его счету 127 побед.
В паре с Боровых его с трудом удалось сбить вместе с ведомым (на борту был червовый туз).
Через некоторое время мне принесли его шпагу, курительную трубку – Мефистофель с автографом Гитлера – и белый маузер из нержавейки.
Наши летчики знали, что многие немецкие асы летали с сувенирами-талисманами (ладанки, медальоны, зверушки разные), ну а у Берга талисманом была шпага его предка…
Иван Евграфович не раз таранил самолеты противника. Старался ударить по хвосту.
– Удачный таран был в 1942 году, – вспоминал Федоров, – в конце августа, недалеко от деревни Федотово. Летели вдоль железной дороги в паре со штрафником. Смотрю, противоположным курсом строй «юнкерсов». Насчитал 31 бомбардировщик. Их сопровождают и прикрывают 18 «мессеров». Едва начал строить маневр для атаки, ведомый (фамилии не помню) пошел вниз и меня бросил. На душе сделалось скверно. Я передаю по рации: «Следите за последней работой, чем позорно жить, лучше честно умру!» – и бросился в самую гущу строя бомбардировщиков. С близкой дистанции подряд сбил пять «юнкерсов» и одного таранил…
Точную дату этого боя Иван Евграфович не помнил, но мне удалось отыскать документ от 17 августа 1943 года, подписанный начальником штаба 6-го истребительного авиационного корпуса полковником Н.П. Жильцовым, подтверждающий описание этого боя.
– Вернулся живой, – сказал Иван Евграфович, завершая рассказ об этом бое. – Правда, поранило в ногу, мой самолет стал разваливаться еще в воздухе. Я хоть и не был штрафником, а только их командиром, но некоторое время спустя обнаружил, что начальник штаба Волков мне эти победы не записал. Я знал, что после моего «дезертирства» с завода ко мне все еще присматриваются особисты, и сделал вид, что не придаю значения. Слава Богу, живой остался…
Наступил 1945 год. Кончилась война. Вскоре пришел приказ Сталина «всех летчиков-испытателей вернуть на свои места». Иван Федоров поехал в Горький к Лавочкину. Тот был рад встрече и сразу предложил интересную работу.
Но и у знаменитого конструктора летчик проработал недолго. Приказом сверху его в 1948 году перевели в распоряжение академика Курчатова, руководителя работ по созданию первой атомной бомбы, и опять основательно засекретили. Ответственное задание – сброс атомной бомбы на госполигон – тоже поручили Федорову. Но это уже другой рассказ…
Мятежник эпохи застоя[61]
На основании воспоминаний очевидцев, а также ставших доступными документов, ряда исследований и публикаций в отечественной и зарубежной прессе можно реконструировать более или менее полную картину случившегося на «Сторожевом» 8—9 ноября 1975 года.
Для участия в морском параде, приуроченном к 7 ноября, в Ригу из Балтийска прибыл «гвоздь программы» – ракетоносец, ВПК «Сторожевой», недавно возвратившийся из длительного плавания с заходом на Кубу. Душой экипажа, по общему признанию, был капитан 3-го ранга Валерий Михайлович Саблин – недавний строевой морской офицер, после окончания военно-политической академии ставший заместителем командира БПК по политчасти. На корабле под его руководством созрел заговор. В планы заговорщиков входило перевести корабль в Кронштадт, а оттуда – в Ленинград, чтобы там добиться выступления по телевидению с программой «по исправлению ошибок, допущенных руководством страны». Вдохновившись романтическими образами лейтенанта П.П. Шмидта и октября 1917 года, Саблин искренне полагал, что горстка людей сможет поднять страну на новую революцию…
Решение действовать было принято после того, как весь штатный боекомплект к своему мощному вооружению (за исключением стрелкового оружия для экипажа) «Сторожевой» еще до парада сдал на хранение на береговые склады. Заговорщики надеялись, что мирный характер выступления удержит силы флота от применения оружия. Но ошиблись.
Вечером 8 ноября на «Сторожевом», стоявшем в парадном строю боевых кораблей в устье Даугавы, по внутрикорабельной связи был объявлен «Большой сбор». Матросы и старшины выстроились на палубе, к ним обратился Саблин с призывом выступить против тогдашнего режима. Большинство членов экипажа БПК поддержали Саблина. Чтобы исключить сопротивление командира корабля Потульного и части офицеров, их изолировали во внутренних помещениях. Однако офицер-механик – нештатный секретарь комитета ВЛКСМ Фирсов – сумел незаметно по швартовым тросам к бочкам переправиться на соседний корабль «сигнализировать командованию» о том, что происходит на корабле. Доклады пошли по инстанции. А ночью 9 ноября «Сторожевой» начал движение на выход из устья Даугавы в Рижский залив с расчетом следовать потом в Кронштадт. При этом сопровождавшие его поднятые по тревоге пограничные катера, получившие разъяснение с мятежного корабля о его мирных намерениях, не стали применять против него оружие. Его применили летчики, за что впоследствии получили боевые ордена: их бомбы и пушечные снаряды, ложившиеся по курсу корабля и по корме, повредили рулевое устройство и частично – бортовую обшивку. К тому времени Саблин, стоявший на мостике, был ранен Потульным, вступившим в командование и застопорившим ход.
К «Сторожевому» подошли корабли. На его борт высадились десантники. Указания генсека Л. Брежнева и министра обороны А. Гречко сводились к тому, чтобы остановить безоружный корабль, не считаясь ни с чем – вплоть до потопления. А на его борту в тот момент находилось около двухсот человек экипажа, в том числе и те, кто отказался примкнуть к мятежникам.
Потом «Сторожевой» отремонтировали и перевели в другой класс кораблей, заменили название, тактический и бортовой номера и отправили на Тихоокеанский флот. Из вахтенных журналов всех балтийских кораблей, участвовавших в подавлении «бунта», «особисты» вырвали страницы, датированные 8—9 ноября…
В Москве тем временем началось следствие. Причем судьба Саблина была уже фактически предрешена. Ибо все высказались за инкриминирование ему статьи 64 УК («измена Родине»), которая в подобных случаях предусматривала смертную казнь с конфискацией имущества.
Сразу же после оглашения Саблину смертного приговора 13 июля 1976 года к нему, пытавшемуся что-то сказать судьям и присутствовавшим, подскочили охранники, заломили руки назад, надели наручники, заклеили рот черным пластырем и выволокли из зала… Для подсудимого такой финал был, похоже, неожиданным. Можно предположить, что он попался на удочку следователей КГБ и назначенных адвокатов, уговоривших его признать вину по некоторым пунктам обвинения и обещавших сохранить жизнь. Возможно, для такого признания сыграли свою роль и письма родных, с которыми Саблину предоставили возможность переписываться из Лефортова. В одно из своих писем он вложил рисунки с изображением Дон Кихота, сражавшегося с ветряными мельницами…
3 августа, скоропалительно отклонив его прошение о помиловании, Саблина расстреляли. Его родители вскоре умерли, не выдержав страшного известия. А вдова, сын и два брата сполна хлебнули всего, что
