жизнь и обличать все ее уклонения от норм канонических, не щадя и самого царя. Призывая к бунту по поводу Уложения 1649 г., Никон самым неудачным образом обличал свою идеологию, как римский клерикализм в его крайней форме.

С такими взглядами патр. Никон, конечно, не мог вернуться на патриаршую кафедру. Сам себе отрезал дорогу к ней, подтверждая худшие клеветы на него пред царем со стороны его личных врагов. Царю оставалось решиться низложить окончательно такого опасного в государственном смысле иерарха.

Если бы царь Алексей не пригласил к делу о Никоне и о книжно-обрядовых исправлениях греков, может быть, исход всех этих дел был бы мягче, тактичнее, справедливее и безболезненнее. Но греки оказались приглашенными уже и на этот чисто русский собор 1660 г. Вопрос, заданный царем этому собору, сводился к определению точного значения случившегося отречения патр. Никона от патриаршего служения. Затем, если отрекшийся от патриаршего служения Никон имеет за собой какое-то звание, чин и достоинство, то как должно быть обставлено избрание преемника ему и как точно должны быть очерчены права и власть этого преемника?

Когда в самом же начале мнения русских архиереев оказались несогласными, царь решительно поторопился пригласить к соборованию всех в тот момент случайно обретавшихся в Москве по делам милостыни греческих иерархов: Кирилла Андросского, Парфения Фивского и Нектария Погоянинского. Греки нашли Никона формально виноватым, но соблюли свой собственный интерес восточного достоинства и греческого патриотизма. Осуждая Никона за его тактику, греки наряду с предложением неизбежного соборного осуждения и канонического наказания Никона, в отличие от русских иерархов, сопроводили свое заключение по данному делу своеобразным и не лишенным смелости горячим ходатайством за Никона, как друга и приверженца греческого авторитета в делах канонических и вероучительных. Они писали: «Явлено есть всем, яко от всех бывших патриархов прежде на Москве, ин не возлюби нас — греков, яко же святейший господин Никон патриарх. И чину восточные церкве не последова ин, якоже сам он. И еще и есть друг наш зело, но что можем сотворити от божественных правил и законов? Не возмогохом творити инако, токмо писати всю истину». Признали, что добровольно отрекшийся от престола иерарх не должен стремиться к возвращению на него.

Отдав дань строгой законности и очевидному для них общему настроению против личности Никона, греческие иерархи не отказывают себе в смелости мысли и в их греческих симпатиях к оригинальному русскому патриарху. Они прямо подсказывают царю Алексею, как законному по теократическим понятиям возглавителю церковного управления, что православный царь, поступая по формальной законности, не связывается однако последней. Он властен поступить и по высшей мудрости власти, которая выше и строгости и милости, сочетая и то и другое в самодержавном синтезе. Немного нескладно и туманно, но по существу ясно, греческие архиереи призывают царя Алексея к творческому и истинно царскому преодолению создавшегося конфликта. Они пишут: «стоит токмо власть и воля в совете и власти тишайшего царя, собора и синклита. Аще им есть (Никон) нужный и потребный, то снисходити, паки призвати его на престол его есть возможно, якоже является в писании, еже и бысть иногда»… «Зане аще господин Никон в прочих внешних вещех и во отречении своем погреши, яко человек, но в догматах благочестивые и православные веры бе благочестивейший и прав, ибо апостольских и отеческих преданий восточные церкве бе зело ревнитель. И сего ради, аще от престола своего сам отринуся, достоинство же священства благоутробием святаго твоего царства и святаго собора приличным образом да имать священство за некое малое утешение, якоже повелит святое твое царство. И да не явимся тяжки в том, молим великое твое царство».

Но этого, по-видимому, искреннего «мужества» греков хватило не надолго. Подавляющее царско- боярское, а за ним и русско-архиерейское большинство предрешило безоговорочное осуждение Никона и призывало греческое меньшинство лишь к подтверждению добываемых из Кормчей оснований к такому осуждению. Собор длился с перерывами много месяцев. И греки не могли ничего возразить против подавляющего аппарата канонических цитат. Особенно разительным против Никона оказалось 16-е правило Двукратного Собора: «безумно убо есть епископства отрещися, держати же священства». Комментарий к этому правилу Матвея Властаря гласил: «который архиерей отречется престола своего и стада своего, да обнажится абие и священства своего». Поэтому и постановление собора 1660 г. было так радикально: «Чужду быти Никону патриаршескаго престола и чести, вкупе и священства и ничим не обладати».

Ученым консультантом на этом соборе оказался знаменитый, неподкупной морали инок, Епифаний Славинецкий. Он усумнился в текстуальной точности этих канонических справок, признанных и греческими архиереями, и подал поэтому на имя царя свое особое мнение такого содержания: «Грекове на соборе из своей книги греческия речения прочтоша: «безумно убо есть епископства отрещися, держати же священства». И рекоша сия речения быти правило шестонадесятое перваго и второго собора. И аз разумех истинное быти правило перваго и второго собора, не дерзнух прекословити и изволение свое дах на низвержение Никона, бывшаго патриарха. Но сия сотворих сего ради, яко прельстихся греческим речением яже ни в словенских, ни в греческих правилех не обретаются. Сего ради, понеже истинное правило греческое прочтох и сих речений: «безумно бо есть епископства отрещися, держати же священства» не обретох, изволения моего на низвержение Никона, бывшаго патриарха, отрицаюся, яко неправильнаго и неправеднаго и каюся».

Это самое заявление и еще особое мнение архимандрита Игнатия (Полоцкого монастыря), что дело о патриархе нельзя решить без участия вселенского (КПльского) патриарха, усилили сомнения царя Алексея и побудили его еще отсрочить окончательное решение по этому делу. Никон с своей стороны тоже не молчал и обозвал этот собор «не точию сонмищем иудейским, но и бесовским». Дело запуталось и временно встало на мертвую точку.

Тут в феврале 1662 г. в Москву прибыл грек-проходимец, лже-митрополит Газский Паисий (Лигарид). Из выучеников римской Коллегии св. Афанасия. Он был послан, как платный миссионер униатства, в конгрегацию пропаганды в КПль. Отсюда он уехал в Валахию под видом законоучителя в семью Валашского господаря. Здесь он полемизировал с протестантами и этим прикрывал свое тайное латинство. В Валахии Паисий втерся в доверие к проживавшему тут подолгу в своих «приклоненных» монастырях Иерусалимскому патриарху, по имени тоже Паисию. От его же имени Лигарид съездил в Палестину и там устроил себе поставление на митрополию Газскую. В то же время, как доказал теперь документально по Ватиканскому архиву проф. Е. Шмурло, Паисий писал в Рим доклады о своих миссионерских успехах и требовал высылки себе очередного жалованья. Изучив в Валахии церковно-славянский язык, Паисий пробрался в киевщину, а оттуда стал стремиться в богатую и наивную Москву. Тем временем авантюра Паисия начала вскрываться. Обманутый им Иерусалимский патриарх Паисий лишил Лигарида его Газской кафедры и самого архиерейского сана. Это засвидетельствовал в 1659 г. Иерусалимский патриарх Нектарий.

Но Москва этого еще не знала и допустила П. Лигарида и до сослужений, и до участия в хиротониях, и до соборного следствия и суда над русским патриархом. Печальный пример исконного русского идеализма в отношении к нашим старшим восточным собратьям по православию.

Паисий с его блеском учености и хорошо подвешенным языком, быстро создал себе в Москве шумную рекламу. Он сразу не без цинизма использовал ее и материально. Атаковал царя и правительство рядом денежных ходатайств в связи со множеством греческих церковных нужд. К Паисию, как высококомпетентному специалисту потянулась вся церковная Москва. В том числе и скучающий патриарх Никон начал изливаться в письмах к Лигариду, жалуясь на царя, на бояр и всех своих противников. Как он был наивен! Для Паисия эти письма были истинным кладом. От Никона Паисий не мог для себя ждать уже ничего. От царя же и бояр он ждал всех нужных ему милостей. Он поспешил предложить свои услуги господствующей партии, чтобы утопить Никона окончательно. Двоедушный софист мог работать в каком угодно направлении.

Боярин С. Л. Стрешнев поставил Паисию свои 50 вопросов, и Паисий дал на них свои ответы. Документ представлен был царю. И кампания началась. После этих резко враждебных Никону и эффектных для