греческих текстов с русскими рукописными еще до печатных книг и поставил пред собором обобщающий вопрос: какого метода следует держаться впредь при новых изданиях книг всего богослужебного круга? «Новым ли нашим печатным книгам следовать, или греческим и славянским старым, которые купно обои согласно един чин и устав показуют?» Такое обобщение увы, далеко не оправдываемое всей сложностью этого вопроса, научно археологического и статистического, и никем тогда еще неизученного, конечно, подавило соборную мысль, и постановление собора записано так: «достойно и праведно исправить противо старых харатейных (т. е. пергаменных) и греческих». Значит мерилом признаны из русских и славянских текстов только тексты до бумажного периода, т. е. не старше ХV века. А греческие никак не ограничены, т. е. и новопечатные как критерий уравнены с древнерусскими. Столь уязвимое постановление не обещало стать бесспорным. Когда дело дошло до вопросов обрядовых, раздалось решительное возражение со стороны епископа Павла Коломенского. Дело шло об отмене русской практики всех 16-ти земных поклонов на молитве Ефрема Сирина. Павел Коломенский в оправдание этой практики указал на два древних рукописных устава: один был пергаменный, другой бумажный. Против этих фактов, однако, могли быть приведены и противоположные факты. Собор с этой сложностью не справлялся и предложил к подписи уклончивую формулу: быть в этом вопросе «согласными с древними уставами». Епископ Павел подписал соборное деяние, но в данном пункте с оговоркой своего особого мнения в пользу господствующей московской практики. Никон как самодержавный церковный монах применил к оппозиционному епископу свое начальническое иерархическое обычное право. Он запретил в священнослужении еп. Павла и сослал его в Новгородско-Олонецкий край в заточение. Там Павел сошел с ума и погиб безвестно. Через 12 лет деяния собора 1666 г. сообщают нам об этом глухо: «и никто не видел как погиб бедный, зверями ли похищен, или в реку упал и утонул». Впоследствии расколоучители распространяли миф, будто Павел прямо был сожжен на костре.
Таким образом, Никон и собор 1654 г. выявили свое коренное непонимание: ни причин расхождения в обрядах, ни критерия для их согласования и исправлений. Жестоко обижая русское национальное самолюбие, Никон огульно провозглашал решительно все русские чины, несогласные с современными греческими, — «неправыми и ново вводными». Скрепя сердце покорное большинство собора, идя навстречу каким-то исправлениям, все-таки ждало, что они будут происходить согласно постановлению собора, «по старым и харатейным славянским и греческим». Подразумевалась под греческими тоже равноценность давности, т. е. эпохи пергамена. А исправление пошло безоглядочно по греческим новопечатным книгам. Кроме этой умышленной или неумышленной подмены смысла, Никон не иначе, как сознательно, обошел молчанием на этом соборе жгучий вопрос о специфически воспаленных для московской чувствительности пунктах: о двуперстии, сугубой аллилуйя и пропуске в 3-м члене символа эпитета «истинного». Никон знал, что собор взорвался бы. Обойдя не без лукавства эту мину. Никон не чувствовал под собой твердой почвы и после собора. Правка книг была привычна москвичам, а реформа обрядов переживалась как гром из ясного неба. к ошибкам в тексте книг привыкли, это понимали. Но чтобы русские обряды повреждены были в сравнении с греческими, этого никак себе объяснить не могли. Для психологии русского консерватизма это было невероятно и непонятно. Такая порча шла бы вразрез с глубоким обратным и вековым (после Флорентийской унии) убеждением москвичей, что отныне именно в Москве, как в III Риме, русские и сохранили подлинную православную старину. Если обнаруживаются разницы, то явно, что вина в них на стороне лукавых греков, бывших изменников вере, а не у нас, вставших на ее страже. В этом вопросе Никон нетактично слепо погнал корабль церковный против скалы III Рима. И во вред себе разослал против себя агитаторов по всей России в лице обиженных и сосланных протопопов.
С умолчаниями проведенный собор 1654 г. не снял ответственности с Никоновых исправлений и не сделал их подлинно соборными. Исправления так и остались личным предприятием Никона, чуждым русской иерархии и духовенству. Никону покорялись, но сочувствия к его делу не имели. Не могли не видеть, что книжная справа идет против духа соборных директив по новопечатным греческим книгам, и русские обряды, огражденные страшными клятвами Стоглавого Собора, продолжают выводиться из практики. Жестокая расправа с Павлом Коломенским морально усиливала вес и агитацию всей скрытой и явной оппозиции. Никон понял, что моральной опоры у себя дома ему не хватает. Он круто повернул к использованию силы авторитета восточных патриархов.
Немедленно Никон отправил с очередным греческим курьером Мануилом Константиновым свое обстоятельное послание КПльскому патриарху Паисию I. Послание ставило 28 вопросов патриарху и его собору с просьбой поскорее дать соборный ответ, выражая готовность всецело положиться на суд восточных патриархов. Изложено было Никоном и все конфликтное дело с протопопами и с Павлом Коломенским. Курьеру заказано было ждать ответ и срочно привезти его в Москву.
Часть восточных авторитетов была случайно у Никона под рукой в самой Москве. В июне 1654 г. в Москву прибыл патриарх сербский Гавриил, а в феврале 1655 г. антиохийский патриарх Макарий араб, но, как полагалось тогда, человек греческого богослужебного языка и соответствующей греческой церковной ревности. Ухватив грекофильский принцип Никоновых исправлений, Макарий с увлечением поощрял Никона и инструктировал его во всех мелочах греческой практики. Не дожидаясь ответа из КПля, Никон не замедлил использовать присутствие Гавриила и Макария для затеянного им по его убеждению величайшего дела. Видимо, и царь Алексей, под влиянием поддержки Никону живых восточных авторитетов, укрепился в доверии к замыслам любимого патриарха и охотно содействовал их осуществлению, не подозревая глубины и значительности оппозиции.
В неделю православия в 1655 г. чин торжественно совершался в Успенском соборе совместно с Гавриилом и Макарием в присутствии царя и придворных. Свою проповедь Никон посвятил нескольким вопросам. Прежде всего, он ополчился против икон так называемого франкского письма. Это были иконы, идущие через киевскую и литовскую Русь с немецко-польского рынка и через псковско-новгородских мастеров, писавших с западноевропейских копий и просто с иллюстраций и гравюр книжных. Никон не в первый раз протестовал против них и даже конфисковал их по домам у разных боярских семейств. На этот раз он велел принести целую кипу таких икон, отобранных им в боярских домах. Теперь эти иконы показывались народу и объявлялось у кого из знатных людей такая икона отобрана. Вельможи таким образом всенародно посрамлялись. Никон указывал тут же на патр. Макария и пояснял, что тот тоже осуждает эту неправославную иконопись. После этого Никон брал икону за иконой в свои руки и резко бросал и разбивал ее о чугунный пол, а все осколки приказывал собирать, чтобы вскоре сжечь их. А восточные иерархи провозглашали анафему на тех, кто содержит такие иконы. Даже царь Алексей, покорно наблюдавший эту грубую сцену, возразил Никону: «нет отче, не сжигай их, пусть их лучше зароют в землю». Так и было сделано.
После икон Никон перешел к перстосложению. Он знал, что его циркуляр от 1653 г. в жизнь не прошел. Здесь он решил сделать второй нажим на совесть простонародную и привлек во свидетельство тут же присутствующего патр. Макария. Макарий через переводчика заявил: «В Антиохии, а не в ином месте, верующие во Христа впервые были названы христианами. Оттуда распространились обряды. Ни в Антиохии, ни в КПле, ни в Иерусалиме, ни на Синае, ни на Афоне, ни даже в Валахии и Молдавии никто так не крестится, но всеми тремя пальцами вместе». Все промолчали, но, конечно, в глубине души были патриотически оскорблены и — главное — неубеждены. Не могли поверить, чтобы вся Русь изменила так непостижимо праотеческий свой навык. Это было загадочно и для простого здравого смысла, тем более, что ничуть не объяснялось и научно исторически. Но Никон был человек неукротимой воли. Он спешил и нажимал. На пятой неделе поста в марте 1655 г. он собрал собор с участием Макария и Гавриила. Тут принят был заново напечатанный служебник, заново переведенный с греческого печатного служебника, и в нем приняты были к исполнению все греческие исправления, которые рекомендовал Макарий. Павел Алеппский сообщает нам, что Никон при этом подчеркнуто демонстрировал свою грекофильскую точку зрения. Он говорил: «я русский и сын русского, но мои убеждения и моя вера — греческие». «Некоторые по словам Павла Алеппского даже роптали говоря: «мы не переменим своих книг и обрядов, мы их приняли издревле». Однако, они не смеют говорить открыто, ибо гнев патриарха неукротим: известно, как он поступил с епископом Коломенским. Вот беспристрастное свидетельство, что и собор Никона 1655 г. опять не был выражением свободного голоса русской церкви.
Но кроме невежественной помощи от патр. Макария, к Никону пришла и помощь более просвещенная. Он мог бы ею воспользоваться, изменить тактику и избежать катастрофы. Но он этой помощи не оценил.
