мог быть этим обманут. Он копил обвинительный материал против всей группы и в июле того же 1730 г. начал обвинительное следствие не только против Льва, но и против своих сочленов по Синоду, т. е. против Георгия и Игнатия, виновных в проволочке и сокрытии дела Льва. На запросы следствия Лев отвечал весьма спутано, то запирался, то признавался и, наконец, просто, отрицая «умышление», объяснял все своим «беспамятством и простотой». Но его припирали к стене, добиваясь: какой же именно «перемены» он ждал и какой был источник его сомнений? Синод (= Феофан), по получении материалов, сам начал допекать Льва. Ответы Льва называл «не от прямой совести происшедшими»… «к утаению своей, его и других, ему содействовавших, вины». Ко Льву Синод обратился с увещанием выдать других соучастников вины, обещая за это прощение. Лев был привезен в Москву и лично допрошен в Синоде. Но он никого не выдал. 20.IХ.1730 Синод постановил: послать экстракт дела генералу Ушакову, лишив Льва священного и монашеского чина и предав суду гражданскому. При этом жестоко прибавлено: «а какого он — Лев епископ телесного наказания и истязания достоин, о том суду духовному определять не надлежит». Конечно, «не надлежало бы» и произносить этих слов. 2.Х. Лев превратился в расстригу Лаврентия и сослан на Белое море в Крестный монастырь. С приказом держать его там «за караулом, в келье неисходным, никого к нему не пускать, чернил и бумаги не давать и в церковь ходить под караулом».

Прямых улик против них Феофану не удалось собрать. Пришлось формулировать лишь косвенные обвинения в проволочке, утайке дела Льва. Опять пошли допросы: как двигалось дело, кто, что, при ком, когда сказал? Допрашивали и Игнатия с Георгием, и секретаря Тишина, и даже обер-прокурора Баскакова, в результате чего последний был даже уволен. Надо понять всю грозящую опасность, чтобы простить Георгия и Игнатия в их заминках, противоречиях, укрывательствах. Унизительная картина затравливания человека человеком: «так как ты подсудимый, то ты уже виновен». Ничего не доказано, а вывод грозный. Георгий решил уйти сам. І5.ІХ.1730 г. он послал прошение государыне об отставке на покой и одновременно доношение Синоду, что он просит определить ему пребывание на покое в Толгском монастыре (против Ярославля) в его же Ростовской епархии. Синод, как бы поддержал прошение Георгия только с ограничением, чтобы «в Толгской и в другие той епархии монастыри для пребывания его не определять, дабы не воспоследовало от того всей той епархии смущения и неспокойства, с немалым для христианства соблазном. Синод (=Феофан) после этого дело Георгия и Игнатия направил в Сенат. Это было уже роковым поворотом к резкому ухудшению судьбы подсудимых. Сенат послал за Георгием и Игнатием курьеров. Архиереев «привезли» в Москву для допроса в Сенате. При допросе, ради формы, присутствовали и два члена Синода: Леонид, архиепископ Сарский, и Иоаким, епископ Суздальский. В результате — Высочайший указ от 17.ХI «Хотя Ростовский епископ Георгий по делу расстриги Лаврентия в показанных противностях и в преслушании Ее Им. Вел-ва указов явным согласником и не явился, однако ж не весьма в том без подозрения остался, как о том явствует в деле. К тому ж и сам он, оставя свою епархию, самовольно жил в Ярославском Толгском монастыре и потом бил челом Ее В-ву, чтобы от епархии его уволить и отпустить на келейное обещание. Того ради, как по первому резону, так и по его прошению, оставя ему епископский сан, Ее Им. В-во повелела быть ему в монастыре Харьковском». Казалось бы, этого и достаточно. Даже монастырь указан не по желанию просителя. Феофану и этого было мало. 5.ХІІ 1730 Феофан объявил Синоду, что государыня велела Синоду подать рапорт: в какой монастырь послать Георгия? Значит, Харьковской ссылки Феофану было еще мало. Из самой проволочки суда извлекалась возможность ухудшать судьбу подсудимого со ступеньки на ступеньку. На запрос государыни Синоду о монастыре, Синод указывает монастыри «построже». В сочельник под Рождество получается Высочайший указ о ссылке Георгия в Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере. Но и этого мало. По истечении недели, 28.ХII Синод лишает Георгия священного сана, и он едет в ссылку простым монахом.

Судьба Игнатия Коломенского оказалась нераздельной от Георгия, без всяких новых мотивов. Ему был объявлен приговор Сената через Синод 2.II. 1731 г.: «Коломенского митрополита Игнатия, что он в допросах своих сказывал и на очных ставках говорил, будто, как доношение того расстриги (Лаврентия Льва) в Синоде читано, тогда при том был Ростовский и имел рассуждение, что воронежский вице-губернатор Пашков с ним — расстригою пишут друг на друга по старой ссоре, чего по протокольной записке и по допросам секретаря Тишина не явилось, и Тверской архиепископ и А. Баскаков того не показали, … , а говорил он Коломенский все выше писанное, затевая ложно. И за ту его вину, лиша сана архиерейского, послать в Свияжский Богородицкий монастырь».

Но это еще не конец. Ссыльных допекали и на местах ссылки новым шпионажем и новыми обвинениями. Феофан знал, что в его век кто сегодня наверху, завтра может быть внизу. Безопаснее сжить его совсем со свету. И Феофан сживал. В ноябре 1731 г. архимандрит Богородицкого монастыря Гавриил доносил Синоду, что Игнатий из Свияжска ездил в Раифскую пустыню к Казанскому архиепископу Сильвестру. Равно и сам Сильвестр, наезжая в Свияжск, приглашал там Игнатия на свое Подворье и, когда служил в Богородицком монастыре, то заходил с визитом в келью к Игнатию и приглашал с своей стороны Игнатия бывать у него. Последствием рапорта архимандрита Гавриила была немедленная реакция Феофана. 6-го сентября Феофан доложил Синоду, что государыня именным указом повелела «исследовать это дело в самой крайней скорости, по исследовании учинить краткий экстракт и доложить Ее Им. В-ву». С каким то уже болезненным увлечением Феофан принялся за новое дело, через которое ему открылся новый враг — Сильвестр Казанский. Мелочи следственной переписки открыли Феофану драгоценные черты «дружбы со ссыльным архиереем. Сильвестр с ним лобызался, садился с ним рядом, обращался к нему со словами: «владыко святый», позволял при себе Игнатию благословлять других. Феофан заподозрил комплот. Доискивался каких-нибудь «важных разговоров», писем с Москвой. Произведены обыски у того и другого. В бумагах Сильвестра найдено нечто, к чему можно было идейно придраться. 1) Какая-то тетрадь, полученная Сильвестром по смерти знаменитого Новгородского ревнителя духовного просвещения архимандрита Иова. Рукой Сильвестра в ней сделаны приписки. Теперь в пояснение к ним Сильвестр выражался, что «то писано не к поношению чести Императорского Величества, а укоряя римлян». Очевидно, это было писание против духа Петровской ломки церкви еще до учреждения Синода. 2) Другая тетрадь была уже худшей для судьбы Сильвестра. Это были его собственноручные, резко критические пометки на указе о монастырях и монахах. Тут митрополит Сильвестр уже не скрывался, а честно признался, написав, что пометки «деланы от безумия, а не по злобе и не к поношению чести Им. В-ва». 3) Письмо Сильвестра к кому-то о неправославии Феофана в сдержанно-туманных, но прозрачных по смыслу выражениях: «сынове восточные церкви по ревности своей от всея души жалея, объявляем главную обиду святыя соборныя нашея церкви во-первых: первых духовных дел судия присмотру о ней не имеет и о полезном не радеет и о других соборных церквах небрежет. И по всему видно, что он неправославен». Сильвестр сознался, что написал это о Феофане «по злобе и от безумия, а неправославия и противности никакой церковной за тем архиепископом, он — митрополит не знает; и в том он виновен». Может быть, и действительно в русском епископате бродила мысль об осведомлении греческого Востока об этих внутренних болях русского богословского сознания. Об отношениях к Игнатию Сильвестр показал, что ему не было сообщено, что Игнатий лишен права выезда из монастыря. В указе, действительно, о таком запрете не упомянуто. Насчет «важных разговоров» Сильвестру предъявили подробности доноса, что Сильвестр вместе с Игнатием «зашли в келью к наместнику, где Сильвестр и останавливался. Сели на конце стола оба шумно (не намек ли на опьянение?). Игнатий нагнувшись к Сильвестру говорил «тайно» (м. б. понизив голос): «вот де лишили меня сана напрасно, а ей ли бабе архиерея судить!». Синод, конечно, через Феофана докладывал государыне с вопросом: «какими мерами с выше показанными персонами поступать надлежит?» 19.ХI 1731 г. Феофан объявил Синоду, что государыня приказала взять Игнатия в Москву под крепким арестом для допроса». Допросить велено и Сильвестра в форме по усмотрению Синода. Синод вызывал Сильвестра в Нижний Новгород в Благовещенский монастырь. Результат этих раздельных допросов в их первой стадии был такой. Игнатий утверждал, что таковых слов он не говорил, что он страждет напрасно и вины за собой никакой не знает, а впрочем точно не помнит всех своих слов: — был в ту минуту пьян. Сильвестр тоже отрицал приписываемую ему формулировку слов, но тоже оговаривался, ссылаясь на свою старость и забывчивость. А для азартного охотника за этой церковной дичью — Феофана этого было