телу. Не в том смысле, что он очень переживал за всех этих хозяев жизни, а от осознания того простого факта, что, не загляни он в ту дверь за штендером у туалета, сейчас сам был бы обугленной головешкой, плавающей по Москве-реке. И, что самое неприятное, – героем некролога. Потемкин представил себе реакцию многочисленных собратьев по цеху, друзей, подруг и знакомых на появление его фамилии в скорбных списках, увидел их насквозь фальшивые физиономии. «Ах, вы слышали? Какая жалость…». «Да, приятный был молодой человек». «Потемкин? Бросьте, да на нем клеймо негде было ставить! „Собаке – собачья смерть“ – самая подходящая для него эпитафия. Вот кого действительно жаль, так это…» Пожалуй, единственным человеком, кто вправду скорбел бы о нем, была бы Ева. Он увидел ее, бьющуюся в истерике, с размазанными по щекам соплями, и на душе у него потеплело.

Разбудил его телефонный звонок. Звонил домашний телефон, причем очень назойливо. Треньканье прекратилось, но через несколько минут возобновилось. Кирилл нехотя вылез из ванны, надел халат и снял трубку.

– Слышь, чего у тебя с мобильным? – раздался в трубке обиженный голос Фильштейна.

Из телефона доносилась музыка, то есть Филя сидел в каком-то увеселительном заведении.

– Он утонул. Как подводная лодка «Курск». Вот, поплавал сегодня немного. Из огня да в полымя, как говорится.

Депутат не понял намека – видимо, новость до него еще не дошла.

– Мы же договаривались сегодня встретиться!

Кирилл вспомнил. Действительно, договаривались.

– Сань, извини, форс-мажор, – примирительно сказал он.

– Мне с тобой обязательно поговорить надо. Приезжай срочно в «Рай». Я тут в баре сижу.

«Нет, только не это», – подумал Кирилл. Он мысленно отмерил расстояние от своего дома до Фили, почувствовал все эти километры асфальта и понял: «Не доеду, умру».

– Сань, ты охуел? Посмотри на часы! Я пьяный совсем, сплю. Это что, до завтра никак не потерпит?

– Не потерпит. Вопрос жизни и смерти.

Голос у Фили был не просто серьезный – суровый. Видимо, у него что-то и впрямь стряслось. Кирилл устало сел в кресло-качалку. «Почему я всегда должен входить в чье-то положение! Неужели никто не может войти в мое?»

– Ладно. Хуй с тобой. Приеду, жди. Но только если это какая-то лажа или повод выпить – удушу собственными руками, невзирая на чины и звания.

Он сбросил линию, потом набрал вызов такси.

– Девушка, мне из Ясенево надо на Болотную набережную.

– Машина может быть через десять минут. Какой адрес?

Потемкин назвал адрес и номер телефона.

– Хорошо, ожидайте.

Кирилл уже высох. Он с трудом напялил на себя джинсы, черную майку, кеды и трикотажную куртку с капюшоном. Его не покидало ощущение, что имеющихся физических сил без дополнительного пинка нервной системе не хватит. Поэтому он прошел в гостиную и открыл секретер. Там, за альбомами старых семейных фотографий, лежал целлофановый пакетик с грубо порезанной травой и стопочка папиросной бумаги. Быстро свернув косяк, Потемкин вернулся в кресло и закурил. Сладкий дразнящий запах разнесся по комнате. Он сделал несколько глубоких затяжек. Через пару минут торкнуло, и настроение резко пошло в гору. Кирилл зачем-то разогнал руками висящий в комнате кумар и направился на выход.

По пустой Москве черная с шашечками «хонда» неслась как на крыльях. Пролетая вдоль Якиманки, Кирилл обратил внимание на кавалькаду машин «скорой помощи», двигавшихся им навстречу. Спецсигналы у них были выключены. «Видимо, не понадобились. Надо патриархии какую-нибудь „Скорую помощь“ по спасению душ организовать: „Иповедание, отпущение грехов, отпевание. Доверьтесь профессионалам!“ – подумал Потемкин и рассмеялся. Пожилой таксист искоса бросил на него слегка испуганный взгляд и прибавил газу. Добрались за какие-нибудь полчаса. В чреве одного из мрачных фабричных корпусов шоколадной фабрики „Красный Октябрь“ веселье было в разгаре, о чем свидетельствовали стоящие на приколе „бентли“ и „майбахи“. Потемкин расплатился и попросил таксиста подождать за тысячу в час и двойной счетчик обратно – чтобы не сманили безлошадные посетители. Продемонстрировав привередливому контролю свой давно примелькавшийся фейс, он вошел в „Рай“.

Кириллу нравилось внутреннее убранство этого ночного клуба, которое было невозможно адекватно воспринимать на совсем трезвую и ничем не одурманенную голову. В общем-то все ночные увеселительные заведения стремятся воплотить детскую мечту взрослого человека оказаться в волшебном мире сказки из финальной заставки телепрограммы «Спокойной ночи, малыши!». Покататься на Луне, промчаться на коне по радуге, подружиться со слоненком и конечно же поймать за хвост жар-птицу. Битву за клиента выигрывает тот, у кого это лучше получается. В этом плане «Рай» с его лунным танцполом, приглушенно- радужным антуражем, чучелом слона и манящими полуголыми жар-птицами повсюду был на высоте. Зайдя в предбанник клуба, бар Heaven, Потемкин поздоровался с вылупившим на него стеклянные глаза змеем- искусителем и начал осматривать зал в поисках Фили. Депутат в гордом одиночестве сидел в одной из полуосвещенных ниш.

– Франкенштейн, я надеюсь, оно того стоило. – Кирилл швырнул на стол пачку сигарет с зажигалкой и жестом подозвал барменшу.

– Конечно. – Филя был уже на бровях. Перед ним стояла почти пустая бутыль коньяка Hennessy и валялись шкурки киви. – Когда узнаешь, спасибо скажешь.

– Абсент принесите, пожалуйста, и грейпфрутовый фреш со льдом, – сказал Потемкин подошедшей даме.

Повисла пауза, заполняемая долбежкой хаус-музыки из соседнего зала. Оттуда к выходу проследовал слегка помятый и весьма состарившийся за последний год телеведущий Дмитрий Дибров в сопровождении нимфы, без особого успеха пытавшейся выдать себя за совершеннолетнюю.

– О счастливчик! – брякнул Кирилл.

– Зачетная телка, – согласился Фильштейн.

– Фу, Саня! – Потемкин скривил физиономию так, будто увидел перед собой на столе лоток с кошачьим дерьмом. – Таким нимфам красная цена – три копейки в базарный день на Ленинградке. Чуваку повезло, что сегодня его угораздило быть здесь, а не в километре отсюда.

– Я все не пойму, а че случилось-то? Чего мне обзвонились все?

– А они что, эти «все», ничего не сказали?

Филя перевел мутный взгляд на свой телефон:

– Дык я после одиннадцати часов вообще автоответчик включаю. Заебали.

– Ну и молодец. Меньше знаешь – лучше спишь.

– Нет уж, брат, – встрепенулся Фильштейн. – Раз начал, теперь говори. А то спать вообще не смогу.

Барменша принесла Кириллу его заказ. Изящная граненая рюмка была накрыта специальной ажурной ложечкой с кубиком сахара. Потемкин взял со стола спички и поджег абсент. Внимательно глядя на плавящийся и стекающий сахар, он в телеграфном стиле рассказал Филе о том, что случилось сегодня у Кремлевской набережной. Фильштейн слушал, и челюсть его отвисала все ниже и ниже. Когда сахар выгорел, Кирилл затушил синее пламя, размешал все ложечкой и взял в руки соломинку.

– Вот, примерно так.

Как бы подводя черту, он всосал в себя содержимое рюмки и тут же остудил горло грейпфрутовым соком.

– Ну, как говорится, за ее благородие госпожу удачу, – промычал ошарашенный новостями Фильштейн и выпил коньяка, закусив лимончиком. – Представляю себе, что у нас завтра будет. Экстренное траурное заседание и все такое. Портреты в прихожей, постные рожи. Противно. Хотя многим покойничкам, вообще- то говоря, поделом. Пидарасы.

Потемкин сразу вспомнил свои размышления об общественном резонансе в связи с собственной кончиной, и ему стало смешно. Не просто смешно, его распирало. Кирилл затрясся и повалился на бок. Депутат молча и понимающе смотрел, как его приятеля колотит на диванчике.

– Кира, я хочу тебе предложение сделать, – сказал он, когда Потемкин пришел в себя. – Собственно, за