Катя хотела фыркнуть, но сдержалась. Вокруг пахло ладаном и воском. Над головой простиралась роспись громадных куполов. За спиной белел высоченный иконостас.
– Каррарский мрамор, – майор кивнул на иконостас. – Я на экскурсии запомнил. Красота неописуемая. Ну, поблагодарим господа нашего за благополучное прибытие да и побредем потихоньку, – Виктор Иванович размашисто перекрестился на иконостас.
Катя поправила платок на голове. Подошли к огромным дверям. Виктор Иванович деликатно постучал по массивному засову, – акустика в храме была прекрасная. На стук откуда-то из-за угла вынырнул недоумевающий служка.
– Милейший, ты бы нас с барышней выпустил, – ласково сказал Виктор Иванович. – Увлеклись мы молитвой, уж извини, братец. Благолепно здесь, словами не описать.
– А вы… – изумленно начал служка.
– Понимаю, от трапезы оторвал, – понимающе закивал Виктор Иванович. – Ты дверь замкни и иди себе, иди…
Катя и майор вышли на солнечный свет. За спиной изумленно покачивающий головой служка затворил тяжелую дверь.
– Нужно было ему рубль дать, – пробормотала Катя.
– Следующий раз хоть десятку. Сейчас в карманах одни фиги, и те не палестинские. – Майор оглядел широкие ступени паперти, парочку дремлющих нищих. – А здесь, между прочим, мало что изменилось. Разве что от реки гуще мочой несет. Ой, смотри, беляки! – Виктор Михайлович умиленно проводил взглядом двух солдат с винтовками, прошедших за оградой собора. – Значит, мы по назначению угодили. Поздравляю, Катюша, и выношу устную благодарность от лица командования. Мы ее, в смысле благодарность, потом куда-нибудь занесем.
– Угу, в комсомольскую учетную карточку. Надо бы здешнее календарное число проверить. Обратная коррекция вещь сложная.
– Проверим, – жизнерадостно заверил Виктор Михайлович. – Но я и так чую, все по плану. Пойдемте, моя дорогая.
Кате пришлось взяться за предложенный локоть. Прошли к калитке. Обделенные подаянием нищие сонно и неодобрительно смотрели вслед. За калиткой Виктор Михайлович еще раз перекрестился на огромный собор. Катя смотрела на узорные стены:
– Все-таки неосмотрительно. А если бы мы прибыли прямо под изумленные очи какого-нибудь дьячка?
– В церкви, Катюша, не как-нибудь, а дисциплина. Например, трапезничают в одно и то же время, и блюдут распорядок чуть ли не столетиями. Вот монголы налетают, иезуиты, мирская власть то отбирает храмы, то возвращает, а прием пищи у священнослужителей проходит в один и тот же час. На том попы стоят, тем и сильны. Пример нужно брать, – наставительно сообщил Виктор Михайлович, останавливаясь на углу и кланяясь величественному храму. – Ты, кстати, тоже могла бы перекреститься. Рука небось не отсохнет.
Катя без особого воодушевления перекрестилась на храм, и командир снова подхватил ее под руку.
– Вот и славно! Главное, дисциплина и хладнокровие, тогда мы с порученным делом не хуже, чем товарищи попы с вверенным им народным опиумом справимся. Ты уж не взбрыкивай пару дней, будь так любезна. Здесь все-таки война.
– Неужели? Я, товарищ майор, вообще весьма дисциплинированная девушка. Видят боги, потому и жива до сей поры.
– Ага, так ты у нас язычница?
– В некоторой степени, – неохотно признала девушка. – Впрочем, я скорее всем конфессиям сочувствующая, пока лично меня проклинать не начинают и на костер не волокут. Виктор Михайлович, нельзя ли мой локоть так не тискать? Или синяки в «легенду» входят?
– Какая же ты мелочная, Катерина Георгиевна. Не даешь джентльмену поухаживать, искреннее чувство проявить. Идем, гуляем, погода прекрасная, белогвардейцы симпатичные. Веди себя естественнее.
Катя старалась. Белогвардеец, рядовой корниловец в мешковатых шароварах, подпирал столб у входа на мост и с наглым интересом разглядывал девушку.
Катя улыбнулась своему спутнику:
– Вот скотина, сейчас меня прямо глазами обрюхатит. И, между прочим, совершенно несимпатичная, прямо сказать, свинячья рожа. Не знаю, как вы, Виктор Михайлович, а я начинаю красным симпатизировать.
– Ты, Катюша, мягче улыбайся. Нежнее. Ты девушка юная, невинная, не нужно, чтобы этот беляк своими плебейскими семечками скоропостижно подавился. А глазеет он так, потому что платьице твое, ты уж прости, сверкает, как марля.
– Как обычно, – без особого удивления согласилась Катя, – с тряпьем после Прыжка не угадаешь. Иногда за час на нитки расползается. Нам до вашей явки далеко?
– Полчаса неспешной прогулки. Ты расслабься, расслабься. Ты уже свое дело сделала.
– Слушаюсь и расслабляюсь. У вас как зубы, нормально?
Виктор Михайлович озабоченно подвигал подбородком, проверяя вставные челюсти:
– Вроде нормально. Привкус только противный, металлический. Спасибо, что посоветовала бульоном пасть прополоскать. По возвращении предложу зачесть как научное изобретение в хроно- стоматологической области.
– Мерси. Если бы мне с вами с беззубым пришлось идти, я бы сразу застрелилась.
Перешли мост. Народу вокруг стало больше. Возможно, поэтому Кате казалось, что на нее обращают меньше внимания. Девушка с интересом посмотрела, как рабочие очищают афишную тумбу. Сейчас как раз сдирали остатки плаката «Все на борьбу с Деникиным». Вообще, с каждой минутой нелепости отсталого 1919 года все меньше резали глаз. Катя недаром имела репутацию исключительно одаренного специалиста по адаптации. Правда, нужно признать, Виктор Михайлович, невзирая на дебютный Прыжок, чувствовал себя еще свободнее. Простоватый, с невыразительным лицом и лысинкой, он абсолютно не привлекал взглядов. Такой прошмыгнет мимо, через секунду его и не вспомнишь. Ценный талант для тех, кто понимает.
– Это Университетская улица. Здешний университет, между прочим, один из старейших университетов Восточной Европы. Дальше – Николаевская площадь. Исключительно красивое место. Сам бы охотно взглянул, полюбовался, пока ее сталинские специалисты не подправили. Но мы туда не пойдем. Там на послезавтра парад намечается, сам главнокомандующий пожалует. Могут и патрули попасться. А зачем нам патрули, правда, Катенька? У нас пока и бумажечек нет, и одеты мы не совсем празднично. Свернем-ка мы к Павловской площади. На парад послезавтра заглянем, если звезды благополучно сойдутся. Полюбуемся на цвет российского офицерства, на белых рыцарей без страха и упрека. Незабываемое ведь зрелище, Катюша.
– Все-то вы знаете, Виктор Михайлович. И про парад, и про рыцарей с астрологией. Кстати, можно я вас Витюшей буду называть? Для соответствия избранным образам.
В глазах майора мелькнула насмешка.
– Ох, Катенька, льстите вы мне. Какой же я Витюша? Я же в отцы вам гожусь. Вульгарненько будет выглядеть.
– Ой, да не скромничайте, вы мне так локоток жмете, что я скоро повизгивать начну. Не по- родительски стараетесь.
– Больше не буду, – пообещал майор и слегка отпустил руку девушки.
Постояли на перекрестке, с одинаковым любопытством разглядывая проезжающих казаков. Лошади цокали копытами по булыжной мостовой, чубатые всадники сидели в седлах орлами, красуясь перед немногочисленными по утреннему времени зеваками. Есаул на гнедом дончаке лихо подмигнул Кате.
– Катюша, уж и не знаю, как вы по улицам ходите, – пробормотал Виктор Михайлович. – За тобой, наверное, горячие южные парни целыми аулами таскаются.
