Одна из собеседниц утверждает свое превосходство тем, что не ела кашу, другая тем, что не ела селедку (тоже плебейское блюдо). И не евшая кашу чувствует, что ее с селедкой поймали врасплох. «Нет, почему...» — реплика растерянности. Потом настаивает на своем, расширяя демократическую любовь к селедке до любви к острой еде вообще. Так прибавление соленых огурцов облагораживает селедку.
За столиком Л. (поэтесса, состоит в летной части), С., еще какая-то девушка. Речь о том, что Тихонов получил третий орден. Это разговор ведомственно интересный. Лестно, что в таком почете человек своего ведомства. Для зависти разговаривающие слишком незначительны по положению. Зависть есть, но совершенно абстрактного порядка. Младший дворник конкретно завидовал старшему дворнику, но домовладельцу он завидовал абстрактно. Это сообщение интересного и это демонстрация своей осведомленности по части событий, совершающихся на высших уровнях своего ведомства (столовая, ордера, конечно, животрепещущий, но низший план разговора).
— Это уже третий.
Л.: — Ленина он получил, когда награждали писателей.
— За финскую войну — Красную Звезду...
— Нет, Красное Знамя, боевое, кажется. Да, Красное Знамя. И теперь Отечественной войны 2-й степени. (После паузы). Все разные — красиво. (Во время паузы она представляла себе, как они лежат на груди. Это эмоциональная реплика.) И он подполковником считается.
С.: — Одновременно появилась его статья о Ленинграде.
Продолжение интересной информации. Реплики из нее исходят и, цепляясь друг за друга, образуют движение разговора.
— Это в «Ленинградской правде»?
— Нет, и в Ц. О. тоже.
— Так «Ленинградская правда», значит, перепечатала?
— Нет, она здесь появилась совершенно независимо.
Л.: — Ну, это Тихонову может пройти. Со мной бы так не прошло. «Ленправда» сейчас же в таких случаях устраивает истерику: мы не филиал центральной прессы. (Смысл скромного признания: далеко мне до Тихонова в том, что «Ленинградская правда» в сотрудничестве Л. заинтересована сверх меры. «Истерика» подчеркивает интимные, фамильярные отношения с редакцией.)
С. (продолжая обнаруживать осведомленность): — Так ведь статья Тихонова сначала появилась в Ленинграде.
О. (прислушивается к разговору): — А так как Ц. О. не боится, что ее сочтут филиалом...
С.: — Филиалом «Ленинградской правды»! (Показывает, что шутка до него дошла.)
С. Застегивает портфель.
Л.: — Что, он у вас не застегивается?
С.: — На один замок...
— Ну хоть на один... (Глядя в окно.) Какой вид из этого окна замечательный. Я всегда любуюсь.
С.: — Да, какие-то такие ассоциации возникают... с морем... Ялтой...
Обмен бессмысленными репликами. Знакомым людям сидеть за одним столом и молчать неловко. Они заполняют пустоту чем попало — разговором о незастегивающемся портфеле. Замечание о виде из окна сопровождается, впрочем, удовлетворением от выражения своих эстетических переживаний. Нелепая ассоциация с морем и Ялтой означает, что С. просто хочется тоже сказать что-нибудь красивое. Но Л. уже круто поворачивает тему на себя, пользуясь подсказанной ей ассоциацией: море — Кронштадт.
— Хоть бы мне отправиться на время в Кронштадт. У моряков поработать. Море хоть повидать. Так нет, меня не отпустят. Их представитель уже говорил с нашим генералом. Так он сказал: нет, она и со своей армией не справляется... Нечего... Так и сказал — она и со своей армией не справляется. Шикарно звучит! Она и со своей армией не справляется.
Л. уже не может удержаться от сладостного повторения одной фразы. Все это слегка обволакивается атмосферой курьезности (рассказываю курьезный случай нарочито вульгарным словом «шикарно»).
Л. обидно, что Рывина, например, аттестована капитаном, а она рядовой (у нее среднее образование). Зато она настоящий солдат. В зависимости от контекста гордится то тем, что ей предоставляется полная поэтическая свобода, то тем, что к ней предъявляют требования как к всамделишному бойцу.
На улице:
— Ох, я заговорилась, забыла приветствие отдавать. Вижу, как на меня грозно смотрят.
Рассказывается очень длинная история, как ее шесть раз задерживали за отсутствие фотокарточки на документе, но отпускали любезно (особое положение женщины и поэта). Наконец, пригрозили. Докладывают начальнику («мой генерал-майор»). Он тотчас же распорядился сфотографировать, переменить пропуск и на пять дней на гауптвахту.
— Кого?
— Меня. За то, что задерживали. Пять дней гауптвахты. Потом смилостивился. (Гауптвахта — звучит гордо.) Приняла участие в полете.
— Я когда куда-нибудь отправляюсь, потом могу писать дома, делать, что мне угодно, но должна рассказать, где я была, что видела. Я рассказываю начальнику, он вдруг как стукнет. Кто тебе позволил! С ума сошла! Еще раз что-либо подобное — расформирую, отправлю в Союз писателей. Так и сказал — расформирую и в Союз писателей.
Ее распекают как настоящую (хорошо, что даже на «ты»), но помнят притом, что она писательница.
Девушка: — Как я вам завидую, что вы с летчиками. Вы не можете себе представить, что такое для нас,
