вниманием, на этот раз заявил:

— Я пойду проводить тебя!

В пальто с бамбуковыми пуговицами, одетом поверх ученической формы из грубой материи темно- зеленого цвета, по рисунку напоминавшему москитную сетку, в ботинках старшего брата я покинул родной дом. Стоя у ворот, мать долго провожала меня взглядом. Вместе с отцом я пришел, как было указано в открытке, в городскую гостиницу.

Там уже было трое подростков. Один из них, Кусуно, оказался моим земляком, двое других были родом из соседней префектуры. В сопровождении родных, кроме меня, пришел только один Кусуно, тихий на вид мальчик.

Испытывая одинаковое чувство горечи расставания с детьми, мой отец и мать Кусуно разговорились.

— Мой мальчик еще ни разу никуда не уезжал, и меня очень тревожит, как ему там придется… Вы уж, пожалуйста, не обижайте его, очень прошу вас всех… — сказала мать Кусуно, простая на вид женщина, и даже поклонилась нам.

— Ничего, мой сынок тоже еще нигде не бывал… Они сразу подружатся. Ведь они солдаты- одногодки… — успокоил ее отец.

Он с гордостью произнес слова «солдаты-одногодки» и засмеялся. Мать Кусуно начала рассказывать ему про свою жизнь.

— Мой муж умер давно, и мне с трудом удалось отдать своего младшего в среднюю школу… Но я решила, что нельзя оставаться в стороне в такое время… да и учитель очень советовал.

Волосы ее уже тронула седина, и мы все трое с любопытством смотрели на эту пожилую женщину, прислушиваясь к ее словам. Кусуно, по-видимому, заметил это и сконфузился.

— Будет тебе, мама! — стыдливо проговорил он и умоляюще посмотрел на нее.

Вскоре мы остались одни. Накано заговорил с нами уже не так, как в первый раз. В его голосе звучали совсем другие нотки.

— С сегодняшнего дня вы находитесь на службе в армии. Вы должны проникнуться новым духом и быть стойкими и мужественными.

Из гостиницы мы отправились в Ионэхара. Там на платформе нас поджидали еще восемь подростков из разных префектур вместе со своим вербовщиком Такаяма.

Как раз в это время начался воздушный налет, и мы уже стали сомневаться, удастся ли нам выехать. Но скоро это опасение отпало. Мы были зачислены в армию по особому приказу, поэтому нас посадили в первый же эшелон вместе с курсантами. Прибыв в Симоносэки, мы присоединились к юношам из районов Кюсю, Сикоку, Тюгоку, Канто и Кансай в ожидании рейсового парохода в Корею.

В Корейском проливе на море и в воздухе господствовал противник, и целых два дня прошли в напрасном ожидании парохода. Тогда Накано и другой вербовщик — Оцуно — наняли рыболовное суденышко, на котором мы (нас было человек тридцать) глубокой ночью переправились в Хаката.

Настроение у всех стало падать. Мы начинали сознавать, что нас окружает какая-то тайна, и потому избегали даже дружеских бесед. Хотя теперь нас и связывала одна судьба, настоящей близости между нами не возникало.

На севере Кюсю как раз в это время цвели вишни. Но нам, с большим беспокойством ожидавшим судна, было не до них.

Наконец утром 31 марта на горизонте появились два белых парохода. В Хакате не было причала, и мы небольшими группами добирались до судов на шлюпках и взбирались на палубу по штормтрапу.

Однако мы не сразу вышли в море и снова чего-то ждали. Все с непривычки чувствовали себя в новой обстановке очень стесненно.

Нам не разрешалось ни открывать иллюминаторы, ни выходить на палубу. Так мы просидели взаперти до утра следующего дня. Мы изнывали от скуки и беспокойства, а к тому же давал себя знать и голод. Каждый из нас получал только по маленькой чашечке риса да вареную в сое соленую морскую капусту. Мы так были голодны, что нам хотелось есть даже во сне. У меня в мешке оставались рисовые лепешки, которые туда украдкой положила мать, но я, конечно, не мог съесть их один, а поделился с теми, кто оказался рядом, и прежде всего с Кусуно.

— Дай и мне одну! Ужасно хочется есть, — раздался голос за моей спиной. Это попросил Хаясида, который наблюдал за нами, стоя в стороне. В его тоне не было и намека на унижение. Мне понравился его открытый характер.

Вечером, когда я направился в умывальную, он пошел следом за мной и по дороге сказал:

— Твоя лепешка очень вкусная.

Потом он застенчиво спросил:

— А ты любишь сладкое?

— Ага, очень, — ответил я, задержавшись на минуту в дверях.

— Ну вот, как стемнеет… — загадочно проговорил Хаясида и отошел.

Вечером, когда я уже засыпал, Хаясида тихонько подошел ко мне и молча сунул мне в рот кусочек виноградного сахару. Он засмеялся, когда я вздрогнул от неожиданности, и от его открытой улыбки у меня на душе потеплело. С этого времени мы подружились.

Двое суток пароходы стояли на якоре и лишь на третий день около десяти часов утра отправились в рейс. Суда шли быстро, видимо опасаясь нападения неприятельских подводных лодок, и через каких-нибудь пять часов мы прибыли в Фузан[3].

В Фузане нас посадили в скорый поезд, идущий в Синьцзин[4]; конечная цель нашего путешествия все еще оставалась неизвестной. Проехав весь Корейский полуостров, мы оказались в Синьцзине. Днем нас водили в штаб Квантунской армии, Синьцзинский храм и парк Кодама, а ночью посадили в поезд, уходивший в Харбин.

Умытый свежей утренней росой Харбин показался мне сказочным городом. Над красными черепичными крышами поднимались окутанные легкой молочно-белой пеленой высокие кроны деревьев, откуда-то доносилась тихая музыка. Слышалось щебетание птиц.

Выйдя из вокзала, наша группа направилась в город. Вскоре мы остановились на углу Гиринской улицы. Перед нами было каменное двухэтажное здание с крышей в японском стиле и с какими-то узенькими входными дверями.

— Это, наверное, здесь? — зашептались мои соседи. Невыспавшиеся и усталые, мы все обрадовались: наконец-то прибыли к месту назначения!

Нас провели во внутренний двор здания. Армейский чиновник с золотым просветом и одной звездочкой на погонах поздравил всех с прибытием и сказал:

— Пока приедет машина, я вас сведу поесть!

Мы невольно переглянулись. У всех мелькнула одна и та же мысль: как, еще не здесь? Оказалось, что это был только пункт связи с нашей частью. В подвальчике, хозяином которого был русский, мы вволю поели карэ-райса[5]. Впервые с тех пор, как мы покинули родной дом, нас накормили досыта.

Хаясида, у которого старший брат служил в армии по найму, знал все ранги и права вольнонаемных армейских служащих. Он разъяснил нам, что человек, проводивший нас в столовую, относился к категории младших чиновников и имел чин, соответствовавший чину фельдфебеля.

Когда мы вернулись во двор, нам выдали шинели, сапоги, пистолеты и сабли.

— Ну вот, теперь вы стали служащими Маньчжурского отряда 731, — подбодрил нас начальник пункта связи.

На севере Маньчжурии весной холодно, и мы успели изрядно продрогнуть. Поэтому мы тут же переоделись в шинели, натянули теплые сапоги, и на наших посиневших от холода лицах вновь заиграл румянец. Разглядывая свое отражение в стеклянных дверях, молодые солдаты, между которыми начала завязываться дружба, весело хлопали друг друга по плечу.