красота этих лесов и рек, извилистой цепи холмов, поросших папоротником, мало-помалу, незаметно проникала в его онемелую душу.

Выздоровление его шло нельзя сказать, чтобы с поразительной быстротой, однако к концу первого месяца он уже легко переносил длительные прогулки, к нему вернулись нормальный аппетит и сон, он каждое утро купался в холодной воде и без страха смотрел в лицо будущему. Он видел, что для его выздоровления нельзя было выбрать лучшего места, чем этот уединенный уголок, лучшего средства, чем этот спартанский образ жизни. Когда первые морозы крепко сковали землю, он ощутил в крови инстинктивную радость.

И неожиданно он начал разговаривать с Денни. Вначале их разговоры были отрывочны, несвязны. Душа Эндрью, подобно атлету, проделывающему простые упражнения перед большим выступлением, осторожно возвращалась к жизни. Незаметным для себя образом он узнавал от Денни о ходе событий.

Практика его была продана доктору Лори, правда, не за ту цену, которую назначил сперва Тернер (так как после всего случившегося Эндрью не мог ввести нового врача в курс дела и рекомендовать больным), но за сумму, довольно близкую к ней. Гоуп, наконец, закончил свой стаж и уехал к родным в Бирмингам. Денни тоже был свободен. Он отказался от места перед отъездом в Лантони. Вывод напрашивался сам собой. И Эндрью вдруг поднял голову.

- К началу года я должен снова стать работоспособным.

Теперь они с Денни начали уже говорить об этом серьезно, и через неделю от упорного безучастия Эндрью не осталось и следа. Ему казалось странным и печальным, что душа человека способна оправиться от такого смертельного удара, как тот, который поразил его. Но выздоровление было налицо, надо было с этим мириться. Сначала он брел вслед за Денни со стоическим равнодушием ко всему окружающему, как хорошо действующий автомат. Теперь он с настоящей жадностью вдыхал резкий воздух холмов, сбивал палкой папоротник, брал из рук Денни свою корреспонденцию и ругал почту, если вовремя не приходила 'Медицинская газета'.

По вечерам они с Денни погружались в изучение большой карты. С помощью справочника они составили список городов, потом, постепенно вычеркивая, оставили только восемь названий. Два города из этих восьми находились в Стаффордшире, три - в Нортемптоншире, и три - в Уорвикшире.

В следующий понедельник Денни уехал и пробыл в отсутствии неделю. За эти семь дней Эндрью почувствовал, что к нему быстро возвращается прежняя потребность работать, делать свое собственное, настоящее дело вместе с Гоупом и Денни. Им овладело громадное нетерпение. В субботу он прошел пешком всю дорогу до Эбергени, чтобы встретить поезд - последний на этой неделе. Денни не приехал. Возвращаясь домой разочарованный, так как предстояло ожидать еще две ночи и целый день, Эндрью неожиданно увидел у ворот гостиницы маленький темный форд. Он ринулся в дом. Здесь, в освещенной лампой трапезной, сидели Денни и Гоуп за чаем и яичницей с ветчиной, а на буфете стояли взбитые сливки и жестянки с компотом из персиков.

Последние два дня они были совершенно одни в Лантони. Рассказ Филиппа о его поездке был вступлением к горячим дебатам. Снаружи ливень и град барабанили в стекла. Погода окончательно испортилась. Но им было все равно.

Два города из тех, где побывал Денни, - Френтон и Стенборо, - как выразился Гоуп, 'созрели для медицинского обслуживания'. Это были солидные сельскохозяйственные центры, где недавно стала развиваться новая отрасль промышленности. В Стенборо был только что построен завод подшипников, в Френтоне - большой сахарный завод. Население увеличивалось, на окраинах, как грибы, вырастали дома. Но медицинское обслуживание отставало. В Френтоне имелась только сельская больница, в Стенборо - не было никакой. Если требовалась неотложная помощь, больных везли в Ковентри, за пятнадцать миль.

Этих подробностей было достаточно, чтобы они насторожились, как собаки, учуяв след. Но у Денни были в запасе еще более обнадеживающие сведения. Он вытащил план Стенборо, вырванный из путеводителя, и сказал:

- К сожалению, не могу скрыть от вас, что я стащил его из гостиницы в Стенборо. Хорошее начало, а?

- Живее! - нетерпеливо перебил его Гоуп. - Что означает вот этот крестик?

- Это - рыночная площадь, - объяснял Денни, когда все трое склонились над планом. - По крайней мере, она примыкает к рынку. Она в самом центре города, высоко на холме, и оттуда очень красивый вид. Вам знакомы такого рода города: кольцо домов, лавок, контор, особняки и старые, много лет существующие предприятия, архитектура, пожалуй, георгианская, низкие окна и портики. Самый главный врач в городе - не человек, а настоящий кит. Я его видел: внушительная багровая физиономия, вроде бараньей отбивной. У него два помощника и собственный дом на площади. - Денни говорил с мягкой иронией. - А как раз напротив, по другую сторону чудесного гранитного фонтана, посреди площади, стоят два пустующих дома, - большие комнаты, полы в исправности, хороший фасад. И дома эти продаются. Я думаю...

- И я тоже, - подхватил Гоуп, не переводя дыхания, - я вам сразу говорю, что мне ничего так не хочется, как маленькой лаборатории напротив этого фонтана.

Они продолжали толковать между собой. Денни рассказывал новые, любопытные подробности.

- Право, - сказал он в заключение, - мы все трое, должно быть, совсем рехнулись. Такие затеи осуществляются с большим успехом в больших городах Америки, где все великолепно организовано и имеются огромные капиталы. Но тут - в Стенборо! И ни у кого из нас нет больших денег! Потом мы, наверное, будем адски ссориться друг с другом. Но все же...

- Ну, и достанется же бедной бараньей отбивной! - сказал Гоуп, вставая и потягиваясь.

В воскресенье они сделали еще шаг: отправили Гоупа в объезд с тем, чтобы он на обратном пути, в понедельник, заехал в Стенборо. Решено было, что Денни и Эндрью приедут туда в среду, встретятся с ним в гостинице и один из них осторожно наведет нужные справки у местных агентов по продаже домов.

Гоуп уехал рано утром, умчался, разбрызгивая грязь, в своем форде раньше, чем остальные кончили завтракать. Небо по-прежнему было сплошь покрыто тучами, но день вставал ветреный и бодрящий. После завтрака Эндрью вышел один пройтись на часок. Было радостно чувствовать себя снова пригодным к жизни, работа снова манила его, мысль о клинике увлекала своей новизной. До сих пор он не сознавал, как эта затея ему дорога. Теперь она была близка к осуществлению.

Когда он вернулся домой в одиннадцать часов, привезли почту - целую пачку писем, пересланных из Лондона. Он сел за стол, предвкушая удовольствие. Денни у очага читал утреннюю газету.

Первое письмо было от Мэри Боленд. Он разбирал убористо исписанные странички. Лицо его потеплело от улыбки. Письмо начиналось выражениями сочувствия и надежды, что он совсем теперь оправился. Дальше Мэри коротко сообщала о себе. Ей лучше, гораздо лучше, она почти здорова. Вот уже пять недель у нее нормальная температура. Она ходит и занимается гимнастикой. Она так пополнела, что он ее, наверное, не узнает. Она спрашивала, не может ли Эндрью приехать навестить ее. Мистер Стилмен уехал обратно в Америку на несколько месяцев и оставил вместо себя своего ассистента, мистера Морленда. Мэри писала, что не знает, как и благодарить Эндрью, поместившего ее в 'Бельвью'.

Эндрью дочитал письмо, повеселев от известия о выздоровлении Мэри. Затем, отложив несколько циркуляров и реклам в дешевых конвертах с полупенсовыми марками, взял следующее письмо. Конверт был длинный, казенного типа. Он вскрыл его, вынул плотный листок бумаги.

Улыбка исчезла с его лица. Он смотрел на письмо, точно не веря глазам. Зрачки его расширились. Он побледнел, как мертвец. Целую минуту он оставался неподвижным и все смотрел, смотрел на письмо.

- Денни, - сказал он, наконец, тихо. - Взгляните!

Два месяца тому назад, когда Эндрью довез миссис Шарп до Ноттинг-хиллской станции, она доехала затем подземкой до Оксфордской площади, а оттуда торопливо пошла по направлению к улице Королевы Анны. Она уговорилась со своей приятельницей, сестрой Трент, служившей у доктора Хемсона, пойти вместе в Королевский театр, где Луи Сейвори, которым обе они восторгались, выступал к 'Герцогине'. Но так как было уже четверть девятого, а спектакль начинался в три четверти девятого, то у миссис Шарп оставалось