Дверь без стука приоткрылась и в нее заглянула Кэт. Она посмотрела на отца искрящимися от счастья глазами и хотела уже было броситься ему на шею, но Ретт ласково развернул ее за плечи и выпроводил из комнаты – Потом, Кэтти, потом. Дай нам с мамой поговорить. – И Кэт безропотно шмыгнула за дверь.

– Так вот, Скарлетт. Я, наверное, должен был бы просить у тебя прощение. Я знаю, как тебе было тяжело начинать новую жизнь с детьми. Тем более, у тебя их прибавилось. – Ретт заметил движение Скарлетт и предупредил его – Я преклоняюсь перед тобой за этот поступок. Не скажу, что не ожидал… И все-таки он открыл тебя еще и с новой для меня стороны. Но как бы то ни было…Да, я спасся. Не помню, сколько плыл, за что держался, терял сознание, снова приходил в чувство… И все это в ледяной воде, посреди жестокого равнодушного океана. – Он замолчал, как будто заново переживая те свои ощущения, и через минуту продолжил – Меня подобрало японское судно. Они знали о катастрофе, но на помощь не успели. Было очень далеко. И они, когда поняли, что не успевают, повернули назад к своему курсу и… через какое-то время наткнулись на меня.

Долго не могли поверить, что я с «Гермеса». Столько дней в ледяной воде… Такого на их памяти не было.

– Ну, в общем, – Ретт опять замолчал, подыскивая слова, которые могли бы убедить Скарлетт. Она не проявляла никаких чувств, просто лежала и смотрела в потолок. – В общем, после всего этого путешествия во льдах я… сильно заболел…

Я не мог вернуться к тебе таким, Скарлетт, – он быстро глянул на нее, но она оставалась безучастной. – И я решил… Решил, что предприму все, чтобы стать прежним, вернуть себе здоровье полностью. И только в этом случае вернуться к тебе.

Я объездил весь Восток, был в Индии… где я только не был… Все это время я знал о тебе, знал, как ты живешь, что… ты ждешь меня… и это придавало мне силы.

Скарлетт пошевелилась, и Ретт выжидательно склонился над ней.

– Кто?

– Что кто?

– Кто знал о тебе, Ретт? Рон… Барт?

– Нет, нет, не спрашивай, я был под другим именем. Не они. Они тоже не знали. Если бы я не вылечился полностью, я бы навсегда остался для тебя, как и для них, погибшим, и ты бы сейчас начала новую жизнь с… Дэвидом.

Скарлетт вздрогнула при упоминании этого имени, из ее глаз выкатилась слезинка и повисла на ресницах. – Я не упрекаю тебя. Я преклоняюсь перед тобой за все, что ты сделала для детей и для моей памяти. Тем более, пойми, Скарлетт, неужели ты бы захотела иметь рядом еще и беспомощного инвалида.

– Как ты мог, Ретт? Как ты мог… не доверять мне? За что ты так презираешь и ненавидишь меня?

– Я люблю тебя, Скарлетт, – выкрикнул Ретт, судорожно сжав ее плечи. – Люблю с тех пор, как увидел тебя в Двенадцати Дубах, когда ты так добивалась не меня… Эшли. Я всю жизнь любил только тебя одну, любил так, как только может мужчина любить женщину.

Но Скарлетт не слышала его, она никак не могла взять в толк всю чудовищность его поступка. И только повторяла, как заведенная:

– Как ты мог, Ретт! Если бы ты только позвал… шепотом… издалека… я бы прилетела. Нет… приползла к тебе…

– Прости, мне следовало сразу же сообщить тебе.

– Да, – промолвила она, – следовало.

Скарлетт замолчала. Молчание становилось невыносимым. Она подняла голову. Она плакала, и Ретт инстинктивно потянулся к ней, но она отстранилась, закрыв лицо руками.

– Уйди, – произнесла она, – прошу тебя, Ретт, оставь меня одну. Мы поговорим… завтра… А сейчас уйди.

Он хотел было повернуть в ее сторону искаженное болью лицо, но вдруг зашатался. Резким движением он поднялся и вышел.

С бешено бьющимся сердцем он сбежал по лестнице и выскочил на улицу. Задыхаясь, прислонился к дереву, обхватив его руками. Ему было смертельно тоскливо и стыдно.

«Она не поняла, ничего не поняла», – только одна эта мысль билась в его воспаленном мозгу. Ничего не было общего между той Скарлетт, ради которой он мчался так издалека и вот этой Скарлетт – спокойной, вряд ли обрадованной встречей, так ничего и не понявшей… И все же он не мог подавить головокружительное, причинявшее боль желание, охватившее его при мысли, что он запрокинет это усталое лицо, прижмет эту голову к своему плечу и приблизит свои губы к этим красивым и таким желанным губам, произносившим совсем не те слова, которых он ждал. И он клял себя не так за свое глупое ожидание, как за охватившую его радость при виде ее, за свое дурацкое ликование, за свое доверие к ней.

Только через два месяца Скарлетт поднялась с постели и могла ходить по дому. Внешне их жизнь с Реттом наладилась, они занимались детьми, даже строили планы. Они ходили в театр, в общество. Они делали вид, будто расстались лишь накануне, ни о чем не спрашивали друг друга, не упоминали о том, что случилось на «Гермесе». Казалось, ничего и не произошло. Ретт ездил по делам, но большую часть времени старался проводить дома. Он быстро нашел подход к Салли, да и Фрэдди признал его. Правда, Скарлетт замечала иногда в его взгляде настороженность, когда он смотрел на Ретта.

И все-таки теперь в их доме было что-то не то. Чувствовалось какое-то постоянное напряжение. Иногда во время шумного разговора наступало тягостное молчание. Дом стал холодным и неприветливым.

Дэвид Бредбери не напоминал о себе. Скарлетт часто вспоминала и Джона с щемящим чувством бездарности, но тоже старалась поменьше думать о нем. Даже когда приезжал Бо, она ничего не спрашивала о Дэвиде и он тоже никогда не упоминал его имени.

Однажды Бо, улучив момент, когда Скарлетт сидела одна у камина, заговорил с ней о Ретте. Он тоже старался понять его и, очевидно, не мог заставить себя это сделать.

– У меня не укладывается в голове, почему он так жестоко поступил с тобой, тетя. Ведь я видел и вижу,