извинительные интонации, – понимаете… У меня никогда не было детей, я ведь так одинок… Нас только двое: я да Элизабет… Я просто души не чаю в своих племянниках бедные мальчики, они так рано лишились отца. Приходится иногда идти на уступки… Ретт понимающе произнес:

Конечно, конечно… Полковник продолжал, при этом он старался не встречаться взглядом с Реттом:

– А мой племянник просто помешан на всем, что связано с техникой… Он в этом году закончил технологический колледж, и теперь страшно гордится тем, что устроился в местное отделение «Дженерал Электрик»… Какая-то фирма, торгующая электричеством или какими-то электрическими приборами, вы ведь понимаете, я человек старый и не очень разбираюсь в подобных вещах…

Усевшись на стул, Ретт произнес:

– Ничего, ничего… Понимаете, полковник, – Батлер достал из кармана позолоченный массивный портсигар с какой-то полустершейся монограммой, – понимаете ли, мистер Коллинз, я тоже осуждаю все эти новшества… То есть, хотел сказать – осуждал раньше… Но недавно я понял, что это не моего ума дело: я старый человек, я многого не понимаю в теперешней жизни… Пусть молодые живут так, как им самим заблагорассудится, я не хочу ни вмешиваться в их жизнь, ни осуждать ее…

Коллинз, внимательно выслушав своего вечернего гостя, произнес:

– Да… Возможно, вы, мистер Батлер, по-своему и правы… Но только…

– Что – только?..

Коллинз произнес с тяжелым вздохом:

– Когда я слышу музыку не в живом исполнении, а на этой… – Он запнулся, подыскивая нужное слово, и не найдя его, сказал: – на этой адской машине… Мне почему-то становится очень печально… Да, конечно, я понимаю вас: к конке и к экипажу не будет возврата, также, как не будет возврата к газовым фонарям… Но почему, почему, когда я вспоминаю те времена, мне становится так тоскливо?..

Ретт очень серьезно посмотрел на мистера Коллинза и сказал:

– Я понимаю вас… Я понимаю вас, мистер Коллинз, как никто другой…

Полковник продолжал:

– Да, я все время невольно сравниваю: наше с вами время и теперешнее…

Ретт улыбнулся.

– Я тоже… И знаете, что я скажу вам?..

– Что?..

– Вы, конечно же, можете и не согласиться со мной, но мне почему-то кажется, что каждое время по- своему хорошо… Наверняка ваши племянники, беседуя между собой эдак лет через пятьдесят, тоже будут ругать современность и вспоминать «старую добрую Америку» – Америку сегодняшнюю…

Полковник как-то вяло согласился:

– Да, вполне возможно, вы правы, мистер Батлер… Но я…

Недоговорив, он горько махнул рукой – мол, чего нам с вами об этом судить?.. Мы ведь уже прожили свое, не так ли?..

С минуту помолчав, Коллинз совершенно неожиданно для Ретта спросил:

– А почему вы пришли ко мне без вашей очаровательной супруги?..

Тяжелая тень легла на лицо Ретта.

Он тут, сидит с этим человеком, беседует о разных ничего не значащих пустяках, соглашается, кивает, хотя по большому счету ни Коллинзу, ни ему, Ретту этот разговор не нужен, он ничего не дает… Они разговаривают тихо и спокойно, а его жена, его Скарлетт…

Что она теперь делает?..

Наверняка ей теперь плохо…

Она страдает – страдает из-за него, Ретта…

Боже, надо скорее идти домой!..

Но какая-то сила будто бы пригвоздила Ретта к стулу…

Полковник повторил свой вопрос немного громче – ему показалось, что Ретт просто не расслышал его:

– Извините, мистер Батлер… Я спросил у вас – почему вы пришли ко мне без вашей очаровательной Скарлетт?..

Ретт вздохнул.

– Она…

И – запнулся, не зная, что ответить.

– Она, – сказал он после небольшой паузы, – она… – И совершенно неожиданно для самого себя произнес: – Она только что застрелила моего горностая…

Полковник отпрянул.

– Какого горностая?..

– То есть как какого, – сказал Ретт таким голосом, будто бы все в Сан-Франциско знали его зверька, – как это какого… Моего горностая… Флинта.