хмелю», то есть волков, обожравшихся свежей убоиной и одуревших. К этой истории я отношусь с сомнением. Годами я брожу по лесам, не раз случалось вспугнуть волка у свежей добычи, но «пьяного» волка не встретил ни разу.
А вот волков, обалдевших во время гона, я видывал. Их и подстреливают большей частью в течку, которая у них проходит в первые две недели февраля и достигает апогея как раз ко дню св. Валентина [41]. Волки размножаются на втором или третьем году жизни, и пара молодоженов уходит из стаи, чтобы завести малышей. Волчата родятся между 1 и 15 апреля после шестидесятипятидневной беременности, и родительская чета вместе выкармливает детенышей.
Найти волчью нору нетрудно. Найти нору с волчатами почти немыслимо. Старый Джо раз чудом набрел на такое логово близ одного из своих заповедных тайников, завалил вход самыми большими бревнами и валунами, какие он и его лошадь смогли подтащить, и пошел за лопатой, чтобы выкопать волчат. «Я покатил оттуда что есть мочи, — рассказывал он после, — но, когда пришел назад, эти волки уже все разворошили к чертовой бабушке и утащили щенят. Чисто работают».
Волчата живут в норе, только пока это неизбежно, и начинают охотиться вместе со всей семьей не позже чем к декабрю. Родителям иногда трудно добыть вдоволь пищи для волчат, и они начинают хватать все, что попадает в лапы. Одна волчья чета зарезала штук двадцать овец и утащила трех годовалых бычков из загонов и с фермы. Позже, когда коров с телятами выпускают на пастбища, эта пара могла бы оказаться весьма опасной, в то время как их родная стая, орудовавшая в той же местности, не доставляла никаких хлопот.
Оба взрослых зверя были нормальных размеров: самец весил около 42 килограммов и имел 173 сантиметра в длину; самка, весившая без малого 40 килограммов, была 155 сантиметров в длину. Она принесла десять волчат — наибольшее число, зафиксированное к тому времени по всему северо-западу Северной Америки. Самый крупный волк, какого мне довелось взвешивать, был самец, потянувший 49 килограммов с лишним. Большинство убитых волков, которых я в своей жизни осматривал, были подростки в крепких зимних шубах, весившие от 32 до 36 килограммов. Почти все были черной или очень темной окраски, на брюхе переходившей в серебристую. В горах Карибу около двадцати процентов волков серые, почти как койоты, но величиной не уступают черной разновидности. В капкан, поставленный мной на пуму, однажды попался почти сплошь белый волк с очень красивым мехом.
Старые индейцы обыкновенно считают грехом убийство волков. Кенельский индеец, бобыль, один из последних живых членов своего племени, иногда заходил ко мне в контору, и несколько раз мы с ним встречались в лесу. Наши беседы были ограниченны, так как он по-английски не говорит, а мой карьерский далек от совершенства. Однажды в городе я заливал в «пикап» бензин. В кузове лежало пять-шесть волчьих туш. В это время к машине подошел мой старик, как всегда скользящей походкой, словно он шел на лыжах через пургу. Увидев меня, он сперва заулыбался, но вдруг разглядел убитых волков. Из-за его негодования, усугубившего нашу языковую проблему, я смог разобрать только одну фразу: «Это моих братьев ты убил!» По мифологии индейцев, дух покойника возвращается на землю в виде волка, но только если это был хороший охотник. Сам Старый Джонни наверняка вернется в лес в шкуре матерого седого волка.
Контролировать численность хищников нужно в принципе только для защиты домашнего скота. Единственное исключение составляет временная поголовная защита искусственно подселенного вида, которому грозило вымирание. Вообще же волки и другие хищники осуществляют санитарный надзор за всей дикой природой, и прежде всего охраняют здоровье копытного населения. Это известно любому грамотному охотнику, знакомому с устройством звериного сообщества и понимающему смысл драмы, развертывающейся в лесу при участии волка, койота, лисы, пумы, обыкновенной и рыжей рыси, виргинского филина, ястреба, орла и скопы. Большинство же овцеводов, кое-кто из егерей и многие владельцы крупного рогатого скота убеждены, что волк, койот, пума и гризли хороши только в виде шкуры на крыше амбара.
Одну зиму, когда никаких особых дел у меня не было, я подрядился присматривать за стадом коров к приятелю-скотоводу и с тех пор по опыту знаю кое-что о том, чем живет и дышит животноводческая ферма и какие у нее больные места. Я надеялся — как выяснилось, зря, — что на ферме смогу спокойно поразмышлять в тиши. Это было небольшое побочное хозяйство на выпасах по плоскогорью, в нескольких километрах в стороне от главной фермы.
Мои подопечные — семьдесят три дородные дамы в интересном положении и ветеран-мерин с мозолями на бабках — были далеко не в лучшей форме. Точнее, среди них были почти доходяги. Для их прокорма было заготовлено сколько-то лесного сена, но оно порядком подгнило и промерзло, так что нам пришлось завезти на скотный двор сколько-то тонн комбикорма, немного овсяной крупы, несколько кип люцерны и витаминизированную соль для повышения усвояемости. Почти каждое утро я устраивал своим питомцам побудку и дважды в день проводил усиленное питание. Раздача гостинцев сопровождалась катавасией: коровы покорежили сани, оттоптали мне ноги и раз напугали мою лошадь так, что она понесла. Сами они все время попадали в чудовищные переделки, и я понял, что движущая пружина и главный смысл жизни пастбищной коровы — это страсть к церемониалу. Она живет мечтой о том дне, когда ей удастся вскарабкаться хотя бы еще на одну ступеньку общественной лестницы, и вся ее жизнь проходит в борьбе, чтобы отстоять столь трудно завоевываемый социальный престиж. Царицей всей инвалидной команды была алчная и вредная эротичка, огромная коровища, бесцеремонно забиравшая себе все, что приглянулось. Остальные отдавали все беспрекословно или тут же получали взбучку. Дорогу она уступала только Блэки — моему мерину — и мне, да и то лишь потому, что знала, что мы существуем всецело для того, чтобы ее обслуживать.
Когда у коровы есть теленок, ее престиж повышается. Доплановые нагульные телята, отцом которых был приблудный соседский бычок, начали появляться на свет с начала марта. Первый родился мертвым либо умер в ту же ночь. Следующий был для нас полнейшей неожиданностью. По виду матери никак нельзя было это заподозрить. Я отыскал ее по следам в еловой роще и только тут обнаружил теленка, которого и перенес в послеродовое отделение — загон за лошадиным сараем. Все будущие матери тут же столпились у забора. Во время продолжительного и оживленного визита воздух на скотном дворе сгустился от зависти и гудел от советов и ревнивых замечаний. Когда мать призывно застонала, приглашая новорожденного «к столу», воцарилась мертвая тишина. Теленок встал с охапки сена на шатучие ножки и храбро сделал первые шаги в сторону матери. В публике — буря восторга! А я обнаружил, что уже два часа подряд, не слезая, сижу на заборе.
Через несколько недель, когда от меня хотя бы пахнуть стало, как от пастуха, я оставил коров на попечении мерина и отправился к Старому Джо пропустить пивка.
— Ну как, по душе с коровами возиться? — спросил он.
— Не скажу, чтобы я был в них влюблен, — ответил я, но признал, что они не глупее лошадей и к тому же украшают ландшафт.
К этому времени я уже свел тесное знакомство с куницей, с единственной оставшейся по соседству белкой, с двумя ласками, пятью канадскими сойками, несколькими гаичками, лосем, воробьиным сычом, но не встретил ни одной мыши и землеройки. Койоты закатывали рулады по утрам и вечерам почти ежедневно. Куда бы я ни ехал, я поднимал из травы в среднем по три куропатки на километр — верный знак, что осенью их будет уйма. Было похоже, что и коровы чувствуют себя неплохо, так как они все время дрались друг с другом. В лазарете за лошадиным сараем постоянно отлеживались одна-две потерпевшие.
— Скоро пооботрешься, — сказал Джо. — Корова что овца, только больше, хитрее и настырнее. А захворает — пихни ей табаку — и как рукой снимет.
Около 1946 года охотнадзору пришлось вплотную заняться волками почти на всех мясооткормочных выгонах. Благодаря бурному росту поголовья лосей волки неуклонно размножались, но после массового падежа сохатых в морозную зиму остался большой избыток волчьего населения. Скотоводы, как могли, защищали свое добро, но ловить волков умеют немногие, так что их меры большей частью сводились к проверке волчьей смекалки. Премию за убитого волка подняли до сорока долларов, но и этот ветхозаветный прием мало помогал.
Наш участок в те годы простирался от Бауропского заповедника до тихоокеанских пастбищ, прихватывая здоровущие куски к северу и югу. Проселков было мало, да и те зимой непроезжие, а финансов не то что на самолет — на текущие расходы не хватало. Объезжать все заповедные уголки и глухие урочища было для меня самым что ни на есть разлюбезным делом, и поэтому не могу сказать, что очень
