до рассвета, и под утро его осенило. Пора нанести самоличный визит ростовщику.

Ладлоу вздрогнул. Его разбудил треск полена в очаге, выстрелившего яркими искрами. Заплясали новые язычки пламени, потянуло теплом, и Ладлоу обрадовался — свой плащ хозяин у него давно уже забрал.

— Когда-нибудь и у тебя будет такой плащ, Ладлоу, — сказал Джо тогда, — но сначала его надо заслужить, заработать. Шерсть якостаров — дорогое удовольствие.

Хозяин заботился о Ладлоу и взамен плаща выдал своему юному помощнику большой соломенный тюфяк и два грубых, но чистых одеяла. Так что каждый вечер Ладлоу устраивался с полным удобством — укладывался на тюфяк и с головой накрывался теплыми одеялами.

Однако сон подолгу не шел к мальчику, а когда Ладлоу наконец засыпал, его мучили кошмары, от которых он ворочался и стонал. То и дело Ладлоу просыпался в холодном поту, потому что ему снова и снова снились местные жители. То привидится Иеремия Гадсон, от которого исходит невыносимая вонь, пробивающая любые одеколоны, какими поливался богач, — и Ладлоу даже во сне морщит нос. То приснится старик Обадия, всегда с лопатой, копающий очередную могилу, то мясник Горацио Ливер, старательно смешивающий начинку для одного из своих отравленных пирогов. Исповеди местных жителей сплетались перед глазами Ладлоу в череду отчетливых картин, а потом картины эти перепутывались и расплывались в какой-то туман, а из него выплывало лицо отца и нависало над мальчиком. Потом из тумана протягивались отцовские руки, вцеплялись Ладлоу в шею, и перед взором его все темнело. Тут-то Ладлоу и просыпался, дрожа и всхлипывая, и вскакивал, и шел к окну — посмотреть на улицу и успокоиться, и стоял так, пока холод не загонял его обратно под одеяло.

Каждое утро Джо спрашивал у мальчика: «Ну, как спалось?» — и Ладлоу всегда отвечал одинаково: «О, очень хорошо». Джо в ответ скептически поднимал брови, но больше ничего не говорил.

Как-то утром, после особенно скверной ночи, когда кошмары с душителем-отцом будили Ладлоу чуть ли не каждые пять минут, хозяин объявил, что дела заставляют его уехать на несколько дней.

— Если хочешь, лавку можно и не открывать, — предложил Джо. — Похоже, погода портится, будет пурга, так что сомневаюсь, чтобы у нас был наплыв посетителей.

Ладлоу, конечно, хотелось выслужиться, но запротестовал он лишь для виду. Сама мысль о том, чтобы остаться в лавке одному, ему нравилась.

— А когда вы вернетесь? — спросил он у хозяина, который уже направился к двери.

— Когда разберусь с делами.

Ладлоу понял, что дальнейшие расспросы бесполезны, и провожал Джо взглядом, пока тот не миновал кладбище и церковь и не скрылся за холмом. Небо было затянуто тяжелыми тучами самого зловещего вида, а на булыжнике улицы уже лежал слой свежевыпавшего снега. Прохожих было не видать, но в конце концов в пять утра это и неудивительно. Как только Джо исчез из виду, Ладлоу запер дверь, смело забрался на хозяйскую кровать и уснул.

Проснувшись, он решил было, что проспал весь день и на дворе уже ночь. На самом деле был ранний вечер, но стемнело раньше, чем обычно, и к тому же сильно похолодало. Снаружи пронизывающий ветер бился в двери и дребезжал ставнями и вывесками. В очаг через дымоход намело снегу, огонь почти погас, и Ладлоу засуетился: надо было растопить очаг заново. Покончив с этим и повесив над огнем чайник, мальчик прошел в лавку и постоял у двери, озирая улицу. Он мало что увидел, потому что, как и предсказывал хозяин, деревню заметала пурга, да какая! Сугробы росли на глазах, в нескольких шагах уже ничего было не разобрать за пеленой снега, и только вывеска ростовщика — три золотых шара — блестела даже сквозь снег.

«Ох, а как же хозяин?» — забеспокоился Ладлоу. Оставалось лишь надеяться, что Джо вовремя успел найти убежище от пурги. Вдруг Ладлоу заметил, что в снежных вихрях мелькнуло что-то красное. Кто-то осмелился выйти на улицу в такую погоду.

— Силы небесные, да это же Полли! — пробормотал Ладлоу.

Он открыл дверь, и холодный ветер тут же бросил ему в лицо пригоршню колючего снега и ослепил. Ладлоу ожесточенно замотал головой и крикнул:

— Полли! Эй, Полли!

Полли маячила рядом, в двух шагах, но из-за воя ветра голоса Ладлоу не слышала. Не раздумывая, мальчик ринулся вперед, в снежные вихри, схватил Полли за руку и рванул к себе. Ее побелевшее от холода и испуга личико под капюшоном осветилось радостью; вдвоем они ввалились в лавку, и дверь за ними захлопнулась.

— Куда тебя понесло в такую непогоду? — спросил Ладлоу.

Полли едва дышала и отвечала отрывисто:

— Я шла… от преподобного… ему все равно… какая погода… главное… чтобы я прибралась.

Она дрожала, как осиновый лист, а нос у нее покраснел.

Ладлоу возмущенно воскликнул:

— Да ты ж могла замерзнуть насмерть! Смотри, вон тебя как колотит. Ну-ка пошли, супу поешь, у огня погреешься. Пересидишь эту пургу у нас, а потом пойдешь.

Полли заколебалась. В задней комнате она была всего один раз, когда приходила признаться в разных мелких проступках, в основном — кражах у Иеремии Гадсона. Уверенная, что брала причитающееся ей, Полли тем не менее остро нуждалась в деньгах и к тому же испытывала потребность исповедаться.

— А где он? — нервно оглядываясь, спросила девочка.

Полли ничего не могла с собой поделать: она побаивалась Джо Заббиду, и особенно пугал ее взгляд его холодных серых глаз, под которым она теряла дар речи.

Ладлоу объявил:

— Хозяин уехал. Я тут за главного.

Полли перестала нервничать и последовала за Ладлоу. Она подошла к очагу как можно ближе, стараясь согреться.

— Узнай мистер Гадсон, что я тут с тобой, он бы меня убил, — усмехнулась Полли. — Как шпионить за вами, так это он разрешает, а вот як… ну как это? Водиться, что ли…

— Якшаться? — спросил Ладлоу.

— Во-во, якшаться, говорит, не смей.

— Как так шпионить? — подозрительно сказал Ладлоу. — Ты за этим, что ли, сюда повадилась?

— Нет, конечно! — вознегодовала Полли. — То есть хозяину-то я говорю, что хожу шпионить, а на самом деле получается хороший предлог. Мистер Гадсон твоего Джо ненавидит так, что аж на стенку лезет. Вот он и велел мне каждый день по дороге от преподобного в витрину заглядывать, а потом докладывать ему, что у вас новенького.

— И что ты докладываешь?

— Что в витрине всякий хлам, — честно ответила Полли.

— А еще что?

Полли увидела, какое выражение появилось на лице у Ладлоу, и поспешно объяснила:

— Больше я мистеру Гадсону ничего не рассказываю. Даже о книге.

— Кто знает, может, Гадсон и сам как-нибудь придет к нам ночью, — предположил Ладлоу.

— О-о, вот уж у кого наверняка есть за душой не один секрет! — Полли отодвинулась от огня, чтобы не обжечься, и посмотрела Ладлоу в глаза. — А у тебя?

Ладлоу насупился.

— У меня? Нет. Нету у меня никаких секретов. Чего это ты?