собой, Николас Снайдерс, вы будете на себе волосы рвать, — попомните мои слова! — И госпожа Толяст вышла, хлопнув дверью.

«Девушки для юношей, а старухи — для стариков». Эта фраза долго звенела у него в ушах. До сих пор новое, непривычное счастье наполняло его жизнь, не оставляя места для размышлений. Но слова госпожи Толяст заставили его задуматься.

Неужели Христина дурачит его? Это невероятно. Никогда она не просила его ни о чем для себя или для Яна. Эта злая мысль — порождение злого ума госпожи Толяст. Христина любит его. Ее лицо светлеет, когда он входит в комнату. Она перестала бояться его; место страха занял милый деспотизм. Но та ли это любовь, которой он искал? Душа Яна в старом теле Ника была молода и горяча. Она желала Христину не как дочь, а как жену. Сумеет ли она завоевать такую любовь, несмотря на тело старого Ника? Душа Яна была нетерпеливой душой. Лучше знать, чем сомневаться.

— Не зажигай свеч; давай потолкуем при свете камина, — сказал Николас.

И Христина, улыбаясь, пододвинула свой стул поближе к огню. Но Николас сел в тени.

— Ты день ото дня хорошеешь, Христина, — сказал Николас, — становишься все милее и женственнее. Счастлив будет тот, кто назовет тебя своей женой.

Улыбка сбежала с лица Христины.

— Я никогда не выйду замуж, — отвечала она.

— Не зарекайся, девочка.

— Честная женщина не выйдет замуж за человека, которого не любит.

— Но почему она не может выйти за того, кого любит? — улыбнулся Николас.

— Иногда не может, — пояснила Христина.

— В каком же это случае?

Христина отвернулась.

— Если он ее разлюбил.

Душа в теле старого Ника подпрыгнула от радости.

— Он недостоин тебя, Христина. Его новое положение изменило его. Разве не так? Он думает только о деньгах. Как будто в него вошла душа скряги. Он женился бы даже на госпоже Толяст ради ее мешков с золотом, ее земель и многочисленных мельниц, если бы только она согласилась. Неужели ты не можешь забыть его?

— Я никогда не забуду его. Никогда не полюблю другого. Я стараюсь не показывать вида и часто утешаюсь тем, что могу сделать столько добра. Но сердце мое разрывается.

Она встала и, опустившись около него на колени, обвила его руками.

— Я рада, что вы об этом заговорили, — сказала она. — Если бы не вы, просто не знаю, как бы я это вынесла. Вы так добры ко мне.

Вместо ответа он стал гладить своей высохшей рукой ее золотистые волосы. Она подняла на него глаза; они были полны слез, но улыбались.

— Я не могу понять, — сказала она. — Иногда мне кажется, точно вы с ним поменялись душами. Он стал черствым, скупым и грубым, каким были вы прежде. — Она засмеялась и крепко его обняла. — А вы теперь добрый, и нежный, и великодушный, каким он был когда-то. Как будто милосердный бог отнял у меня возлюбленного и дал мне взамен отца.

— Послушай, Христина, — сказал он. — Ведь главное в человеке душа, а не тело. Разве ты не могла бы полюбить меня за мою новую душу?

— Но ведь я люблю вас, — отвечала Христина, улыбаясь сквозь слезы.

— А могла бы полюбить, как мужа?

Свет от камина озарял ее лицо. Осторожно держа это прекрасное лицо в высохших ладонях, Николас вгляделся в него долгим, пристальным взглядом; и, прочитав то, что было на нем написано, снова прижал золотистую головку к груди и ласково ее погладил.

— Я пошутил, моя девочка, — сказал он. — Девушки для юношей, старухи — для стариков. Итак, несмотря ни на что, ты по-прежнему любишь Яна?

— Я люблю его, — отвечала Христина. — Я не могу иначе.

— И, если бы он захотел, ты пошла бы за него, какая бы душа у него ни была?

— Я люблю его, — отвечала Христина. — Я не могу иначе.

Старый Николас сидел один перед угасающим огнем. Что же главное в человеке — душа или тело? Ответ был не так прост, как он предполагал.

— Христина любила Яна, — так бормотал Николас, глядя на угасающий огонь, — когда у него была душа Яна. Она продолжает любить его, хотя теперь у него душа Николаса Снайдерса. Когда я спросил ее, могла ли бы она полюбить меня, в ее глазах был ужас, хотя душа Яна теперь во мне: она угадала это. Очевидно, действительный Ян, действительный Николас — это не душа, а тело. Если бы душа Христины вошла в тело госпожи Толяст, неужели бы я отвернулся от Христины, — от ее золотых волос, от ее бездонных глаз, от ее зовущих губ — ради сморщенного тела госпожи Толяст? Нет; при одной мысли об этом я содрогаюсь. Однако, когда во мне была душа Николаса Снайдерса, вдова не возбуждала во мне отвращения, а Христина для меня ничего не значила. Очевидно, мы любим душой, иначе Ян и сейчас любил бы Христину, а я был бы скрягой Ником. И вот я люблю Христину и, пользуясь умом и золотом Николаса Снайдерса, вопреки всем желаниям Николаса Снайдерса, делаю то, что — я уверен — приведет его в бешенство, когда душа его вернется в его тело. Ян же больше не думает о Христине и, ради земель и многочисленных мельниц госпожи Толяст, готов жениться на ней. Ясно, что главное в человеке — душа. Так разве не должен я радоваться при мысли о том, что я возвращаюсь обратно в свое тело, что я женюсь на Христине? Но я не радуюсь, я чувствую себя очень несчастным. Мне не суждено владеть душой Яна, я чувствую это; моя собственная душа вернется ко мне. Я опять стану черствым, грубым, скупым стариком, — таким, каким был раньше, только теперь я буду бедным и беспомощным. Люди будут смеяться надо мной, а я, бессильный сделать им зло, буду их только проклинать. Даже госпожа Толяст отвернется от меня, когда узнает все. И, однако, я должен это сделать: пока душа Яна во мне, я люблю Христину больше, чем самого себя. Я должен сделать это ради нее. Я люблю ее — я не могу иначе.

Старый Николас встал и взял серебряную фляжку искусной работы из того шкафа, куда он месяц назад спрятал ее.

— Осталось как раз еще два стакана, — задумчиво проговорил Николас, легонько взбалтывая содержимое фляжки около своего уха. Он положил фляжку перед собой на конторку, потом открыл еще раз старую зеленую счетную книгу, — кое-что оставалось недоделанным.

Рано утром он разбудил Христину.

— Возьми эти письма, Христина, — приказал он. — Когда ты разнесешь их все, — не раньше, — ступай к Яну; скажи ему, что я жду его здесь, чтобы переговорить с ним по делу.

Он поцеловал ее; казалось, ему не хочется, чтобы она уходила.

— Я скоро вернусь, — улыбнулась Христина.

— Когда прощаются, всегда говорят, что вернутся скоро.

Старый Николас предвидел, что столкнется с затруднениями. Ян был вполне доволен; он отнюдь не жаждал обратиться опять в сентиментального молодого дурака и посадить себе на шею бесприданницу жену. Теперь Ян мечтал о другом.

— Пей, парень, пей! — кричал нетерпеливо Николас, — пей, пока я не изменил своего намерения. Если ты только хочешь жениться на Христине, — она самая богатая невеста в Саардаме. Вот документ, смотри, прочитай его, читай скорее!

Тогда Ян согласился, и они выпили. И опять, как и в первый раз, между ними пронесся ветерок; и Ян на минуту закрыл руками глаза.

Пожалуй, он напрасно сделал это, потому что в тот же миг Николас схватил документ, который лежал перед Яном на конторке. Через секунду бумага уже пылала в камине.

— Я не так уж беден, как вы думали, — раздался каркающий голос Николаса. — Не так уж беден, как вы думали! Я свое опять наживу, опять наживу!

И скряга с отвратительным смехом начал танцевать перед пламенем, вытянув морщинистые руки, чтобы Ян не мог спасти горевшее приданое Христины.

Ян не рассказал об этом Христине. Несмотря на все его уговоры, она попробовала вернуться домой.