– Мне, видимо, не придется писать контракт, – шутил Тутмос. – Или ты хочешь письменное подтверждение тому, что отныне ты госпожа всего дарованного мне нашим царем?

– Да, я хочу иметь письменное подтверждение, ответила она серьезно, и там должно быть сказано, что никогда в жизни ты не прогонишь меня!

Она настояла на том, чтобы он приписал эти слова, а потом позвала Гема, попросив его прочитать документ. Но капитан не умел читать. Он послал за своим писцом, пятнадцатилетним мальчиком. Только после того как писец, серьезно глядя в грамоту, медленно, слово в слово, прочел все написанное, Эсе успокоилась.

Тутмос взял на руки свою молодую жену и, осторожно пройдя по трапу, переброшенному с корабля на берег, отнес ее в тень одной из пальм, росших вдоль побережья.

– Вот ты и в Ахетатоне, – сказал он. Голос его прозвучал торжественно: он не мог скрыть радости, переполнившей его сердце. – Вот ты и приехала в Небосклон Атона, который построен в честь бога – отца всего живого. Здесь нет произвола и насилия! Только для того, кто не понимает нашего царя и извращает его учение, имя Атона становится грозным. Здесь царит справедливость и правдолюбие, и здесь властвует фараон, который не помышляет ни о чем другом, кроме служения Маат!

Тутмос немного расстроился, когда заметил, что Эсе без должного внимания слушала его слова. Взгляд ее блуждал между стволами пальм и снова возвращался на берег, скользил по кораблю, на котором они только что приплыли, по другим кораблям, приставшим тут же.

– Посмотри! – вдруг крикнула она в восторге. – Видишь вон там на мачте лезет обезьянка?

«Она еще совсем ребенок, – подумал Тутмос, – я должен бережно с ней обращаться». При этом, однако, он не мог не заметить:

– Даже обезьяны приветствуют радостным криком бога, когда утром появляется он на небосклоне! А теперь посиди здесь немного, – добавил он, я схожу и приведу мать.

Между тем один из людей Гема уже сбегал в город и вернулся с Хори, который во время отсутствия своего господина наблюдал за домом. А так как ему было скучно и неуютно жить одному в пустом доме, он отправился однажды к Май и попросил дать ему помощника, ссылаясь на то, что еще многое нужно сделать до приезда мастера: построить хранилище для зерна, сложить плиту, привести в порядок сад. Хори удалось уговорить Май, и он прислал к нему Шери, мальчика лет пятнадцати.

Теперь они стояли перед своим господином с раскрасневшимися от бега лицами, которые покраснели еще больше, когда Тутмос, указав им на Эсе, сказал:

– Это ваша госпожа! Повинуйтесь ей и служите хорошенько!

Мать не могла быстро идти. Они медленно пересекли прибрежную полосу, поросшую пальмами, и направились в сторону города. Сперва они шли по старому высохшему руслу, потом повернули на широкую улицу, идущую параллельно реке. По обеим сторонам улицы стояли дома – белые или выкрашенные в яркие цвета, а перед ними были разбиты садики. И хотя многие дома не были еще достроены, их украшения и яркие краски радовали взор.

Хори и Шери убежали вперед. Они натаскали из глубокого колодца воды, наполнили ею большие глиняные сосуды и полили на руки и ноги приехавшим сперва мастеру, потом обеим женщинам. Тени заплакала. Тутмос же впервые по-настоящему порадовался своему городскому дому, когда обошел с женщинами все его помещения.

– Здесь мы будем принимать гостей, – сказал он, распахнув двустворчатую дверь зала, потолок которого опирался на две деревянные колонны. – А здесь будем обедать, – продолжал он, войдя в среднее помещение, где потолок был выше, чем во всех остальных комнатах дома.

Через окна под потолком сюда проникал свет, и казалось, будто этот зал – центр всего дома, а остальные помещения лишь пристроены к нему. Тутмос не стал здесь долго задерживаться. Пройдя спальни, он вошел в еще одну, совсем неубранную комнату.

– Здесь будут играть наши дети, – сказал он покрасневшей при этих словах Эсе.

Тут он заметил, что мать куда-то исчезла. Вчетвером они обыскали весь дом. Наконец нашли ее на хозяйственном дворе, куда можно было пройти через дверь в задней стене дома. Она сидела в тени круглого хранилища для зерна, и слезы текли по ее лицу.

– Что случилось, мама? – спросил растерянный Тутмос. – Почему ты плачешь?

Но она не ответила ему.

Тем временем Хори приготовил завтрак. Тутмос сильно проголодался и не сразу обратил внимание на то, что женщины почти совсем не едят. Наконец он заметил это. «Они, наверное, очень устали», – подумал Тутмос и отвел мать в комнату, где для нее была приготовлена постель.

– Так я должна спать здесь? – спросила Тени тоскливо. – На этом… ложе? Да еще… одна?

– Нет, не одна, бабушка, – ответила Эсе, – я буду с тобой!

– Но, дорогая, – сказал огорченный Тутмос, – ведь у нас есть своя постель, там напротив…

– Разве ты не видишь, что бабушка боится? – тихо ответила Эсе. – Ведь она никогда в жизни не спала одна в комнате.

«Завтра, – подумал молодой скульптор, – я возьму в дом служанок. Чтобы они терли зерно, пекли хлеб, варили пиво, пряли и ткали. И если матери так угодно, пускай она живет вместе с ними. Но Эсе…» – Он повернулся к жене. Но ее уже не было рядом. Тутмос рассердился. Он резко обернулся и тут увидел, что жена, присев рядом с матерью на кровати, расчесывает ее спутанные седые волосы. Нежность проснулась в его душе, и он не мог уже более гневаться на Эсе. «Какая она добрая! – подумал он. – Ей будет хорошо в городе Атона потому что она хорошая и добрая!» И он тихо вышел из комнаты.

Дом скульптора быстро наполнился людьми – подмастерьями и учениками. Хори нисколько не обиделся, что Тутмос не назначил его старшим в мастерской. Старшим мастером стал Птах, который с женой и детьми переехал в дом, предназначенный для него, а Хори и Шери пришлось довольствоваться тесной каморкой. Дом главного скульптора стал слишком мал, чтобы вместить всех помощников, необходимых Тутмосу. На хозяйственном дворе начали строить узкий, вытянутый в длину дом со множеством комнатушек, примыкавших одна к другой. Каждая из них имела свой выход во двор. Все в доме были заняты изготовлением кирпичей, которые быстро сохнут в жаркую летнюю погоду. Нужно было торопиться, чтобы