наказ: ты никогда не проведешь ни одного штриха иначе, чем я учил тебя. Ты не должен изменять изображений ни людей, ни богов ни в гробнице Небамуна, ни в любой другой, которую тебе придется украшать, когда я буду уже в потустороннем мире! Поклянись, что выполнишь мой наказ! Поклянись богом Птахом – богом нашего ремесла! Поклянись мне именем Амона, именами всех богов! Повторяй за мной: «Как истинно то, что Осирис примет меня в свое царство и оправдает меня перед моими судьями; как истинно то, что Птах наставляет меня в моей работе, а Тот руководит моими знаниями; как истинно то, что Амон наставляет Обе Земли и заставляет Реку в свое время выходить на берега; как истинно то, что Мут радует своего божественного супруга и заставляет его быть милостивым к людям – так, воистину, я всегда буду следовать всему тому, чему ты меня учил. Да повелит Себек, бог подводного мрака, чтобы меня растерзали крокодилы, если я хотя бы помыслю преступить законы предков».

Окаменев, стоял Тутмос перед стариком, голос которого звучал на таких высоких нотах, каких мальчик никогда не слышал от своего старого мастера. Его сильная рука сжимала руку Тутмоса. Взгляд Иути был устремлен в глаза юноши, и тот не нашел в себе силы опустить глаза.

– Если ты готов дать эту клятву, я буду считать тебя своим сыном. Я дам тебе жену, а твоих детей буду воспитывать как своих внуков…

Последние слова старика доносятся до Тутмоса как будто издалека – так стучит у него в голове. Слезы застилают глаза. Ему удается вырваться из рук старика и убежать. В своей каморке юноша бросается на лежанку вниз лицом и охватывает голову руками.

А старик продолжает неподвижно стоять, как будто бы кто-то удерживает его невидимыми руками. Он мог ожидать всего, чего угодно, только не этого. И он не знал, как расценивать поступок юноши.

«Может быть, на мальчика так подействовала мысль о близкой смерти его благодетеля? Ну конечно же! Ведь у Тутмоса очень доброе, отзывчивое сердце!»

Эти мысли несколько успокаивают волнение мастера, и он идет за мальчиком в его каморку. Вид лежащего Тутмоса пробуждает глубокую нежность в его сердце, полном горючи.

«Как мало я знал его, – думает старик. – Роптал на судьбу, отобравшую у меня детей. Прятался от людей. Больше ворчал на мальчика, чем говорил с ним».

Он наклонился над Тутмосом и положил руки ему на плечи. Как редко сам мастер испытывал подобные прикосновения! Мальчик привстал и смущенно посмотрел на старика. При этом подстилка, на которой лежал Тутмос, сдвинулась и плитка известняка упала на пол. Руки старика пепельно протягиваются к ней. При дневном свете перед глазами старою мастера предстал рисунок…

Тутмос слишком поздно понял, что произошло!

Ипу, художник из мастерских главного скульптора царя, сидел у реки, на прибрежной плотине. Был прекрасный, тихий вечер. В болотах квакали лягушки, ибисы чинно вышагивали но мелководью, где-то вдали пронзительно кричала выпь.

Ипу так глубоко задумался, что не заметил, как слева от него вынырнула какая-то фигура и побежала вдоль прибрежной плотины сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Только услышав голос, произнесший его имя, Ипу повернул голову и вопросительно посмотрел на подбежавшего человека.

Где же он видел этого юношу? Его лицо кажется знакомым. Однако Ипу не может вспомнить, где они могли встретиться.

– Я уже давно хотел с тобой поговорить, – сказал незнакомец, – но я никак не мог на это решиться. А сейчас я попал в такое положение, что не вижу из него выхода. И я подумал… может быть… ты смог бы помочь мне…

В голове Ипу мелькнула догадка. Не с этим ли человеком несколько недель назад разговаривал он во дворе храма Атона? Как же его зовут? Не Тутмос ли? Ипу подозвал юношу поближе:

– Что с тобой? Иди сюда и скажи мне. Ипу повернулся немного вправо, и Тутмос смог со стороны хорошо его рассмотреть. У художника было доброжелательное, открытое лицо. На его подбородке виднелся шрам – след падения с высокой лестницы. У него были большие, крепкие руки, да и во всей его коренастой фигуре чувствовалась сила.

Ипу умеет ждать: он не бросает любопытных взглядов на сидящего рядом с ним юношу, не задает ему вопросов. Терпеливо сидит он, устремив свой взгляд на воду, дав Тутмосу время собраться с мыслями.

– Иути, моему старому мастеру, а также Небамуну и Джхути, – начинает нерешительно Тутмос, – очень не нравятся каменные изваяния, которые по велению царя воздвигнуты в святилище Атона, и…

Ипу внезапно прерывает его:

– Ты говоришь о Небамуне? Третьем пророке храма Амона? Ну, тогда это меня нисколько не удивляет! Разве тебе неизвестно, Тутмос, что жрецы Амона всегда идут против правды?

– Что значит «против правды»… почему?

– Потому… потому, что ложь – источник их жизни! Она позволяет им неплохо жить!

– Однажды ты уже говорил мне о правде. Ты сказал, что царь повелел высечь ее из камня. С тех пор эти слова преследуют меня. Но что… что такое эта правда? И что такое ложь жрецов?

– Ложь жрецов Амона в том, что они считают своего бога могущественнее всех других богов. На самом же деле Pa – самый могущественный бог! И его образ воплощен не в Амоне, как утверждают жрецы, а в Атоне, в огненном диске солнца! Он ежедневно восходит на восточном небосклоне и своими лучами оживляет все страны. Все, что есть на земле, создал он. Цыпленок в яйце получает от него жизнь и силу, чтобы разбить скорлупу, когда настанет время, и воздух, необходимый для дыхания. А ребенок во чреве матери? Атон дает ему жизнь и питает его до рождения. Он создал Реку в преисподней и заставляет ее выходить из скал, наводнять нашу страну, приносить плодородие. Он позаботился и о чужеземных странах и дал им Реку на небе, которая, изливаясь дождем, увлажняет их поля. Он отец всего, что живет и движется. А наш царь Ваэнра – его возлюбленный сын, который познает его во всех его помыслах.

– Значит, все, чему учили жрецы со времени первых царей этой земли, было неправдой? Ошибались наши отцы, ошибались цари… а может быть, они лгали?

– Не все ложь! Правда известна с самых древних времен. Еще на древнейшем холме, поднявшемся из недр земли, был воздвигнут священный камень Бенбен, впитавший первые лучи бога солнца. Там, в