успел переправить одну собачью упряжку. Трещина расширялась так быстро, что нам всем пришлось прыгать обратно на ту льдину, где стояла хижина; через некоторое время ширина разводья достигла 45 футов.
Между тем все окружавшее нас пространство стало вращаться. В одних местах образовались сжатия, в других разводья. Непосредственная опасность нам не грозила, ибо с образованием трещины сжатие обычно слегка ослабевает и больше ничего не случается, пока льдины не разойдутся и не начнут снова с силой сближаться. Тогда опять произойдет сжатие и возникнут новые трещины. Этого-то мы и боялись после появления первой трещины. Она прошла как раз под одной из двух наших палаток, которая рухнула в разводье и теперь лежала в воде. Начиная с этого мгновения все пришло в хаотическое состояние.
Мы кинулись обратно в хижину. Было ясно, что нам следует как можно скорее уйти, но мы должны были еще кое-что сделать, например упаковать радиоустановку и отобрать несколько котелков и кастрюль. Потратить время на завтрак мы уже не решались. Пока мы были в хижине, нам грозила опасность, так что пришлось по очереди дежурить снаружи. Мы кое-как запихали все в ящики и попросту вышвырнули их из палатки. Прежде мы намеревались оставить хижину в образцовом порядке, отобрав все ценные предметы снаряжения, которые хотели оставить на столе, чтобы их могли забрать, если самолету удастся здесь сесть. Теперь же мы так торопились, что, освобождая место для укладки, раскидали эти предметы по всей хижине. Чтобы добраться до необходимых нам вещей, рассованных где попало, мне пришлось даже вооружиться топором и рубить мебель, на изготовление которой мы потратили столько дней.
Было еще довольно темно, и всякий раз, когда кто-нибудь выходил из хижины, он должен был брать один из двух фонарей, отчего хижина погружалась в полумрак. Мы все время слышали грохот сжатия, и напряжение, охватившее нас, с каждой минутой усиливалось. Наконец мы побросали все, что нужно было взять с собой, в четыре кучи и принялись отбирать поклажу для каждой нарты. Частично они были уже нагружены несколько дней назад; теперь мы отобрали необходимый корм для собак, пищевые рационы для себя и все личные вещи. Оставалось только переправить собак на нашу часть расколовшейся льдины. Каждый из нас пошел за своей упряжкой, а для этого нужно было перепрыгивать с одной льдины на другую, связать собак вместе и переправить их через разводье. Вернуться той же дорогой, по которой мы добрались до собак, оказалось невозможно, так как льдины непрерывно двигались. Некоторые из них были настолько малы, что качались и опрокидывались, когда мы на них прыгали.
Один из обычных методов переправы через разводья состоит в том, что для переправы грузов пользуются маленькими плоскими льдинами как плотом. Вы ставите нарты на ледяной плот и, стоя на нем, перебрасываете на противоположную сторону разводья конец веревки, ухватившись за который другой человек подтягивает вас. Таким способом нам удалось переправить собак.
В это утро перед самым завтраком мы подняли флаг. Это был великолепный, новехонький семифутовый флаг, который гордо развевался по ветру. Дым, поднимавшийся из трубы, устремлялся мимо него ввысь. Я испытывал глубокое волнение, когда в последний раз бросил взгляд на хижину: тонущий корабль на безобразном фоне зияющих трещин и клубящейся паром воды. Одна из трещин надвигалась прямо на хижину – она вряд ли уцелеет и наверняка будет раздавлена сжатием или поглощена каким-нибудь другим разводьем. Расставание с хижиной сильно огорчало меня. Когда мы отошли на четверть мили, дом, служивший нам пристанищем всю зиму, исчез во мраке.
Утренние сумерки едва начинались. Луны не было. Только Венера помогала нам ориентироваться. Пять миль в первый день нашего бегства на север мы шли по ровному льду.
Аллан был уже в хорошей форме. Во всем, что не требовало нагрузки на спину, он был, вероятно, самым приспособленным из нас. Каждый день он делал от сорока до сорока пяти приседаний и выполнял другие физические упражнения, пока не проступал пот, причем происходило это обычно на открытом воздухе. Он, Кен и Фриц так долго занимались бегом на месте, что даже я начинал чувствовать себя усталым (лично я почти никогда не делаю гимнастических упражнений).
За лето мы достигли широты, на которой находилась станция «Т-3», затем перегнали ее, и к концу зимы станция была примерно в 120 милях к юго-востоку от нас. С нашей точки зрения, переброска Аллана туда была бы напрасной тратой времени. Во всяком случае если бы нам удалось благополучно доставить его на «Т-3», пройдя 120 миль по очень неровному льду в самое неблагоприятное время года, то с таким же успехом мы могли бы пройти 120 миль к северу, откуда его вывезли бы на самолете (конечно, в том случае, если самолетам «Цесна», вылетавшим из Барроу и пролетавшим над «Т-3», удалось бы опуститься около нас). Впрочем, нельзя было ожидать, что они смогут это сделать до появления солнца; полет через Северный Ледовитый океан на одномоторном самолете был слишком рискован. Следовательно, к тому времени, когда самолету удастся добраться до нас, мы, вероятно, будем находиться севернее 88-й параллели.
Когда мы покидали зимний лагерь, то были в 322 английских милях от полюса. Вскоре мы очутились на очень активном льду, и пришлось сделать не один крюк, чтобы обойти новые трещины и разводья. На второй день пути мы оказались среди полей сжатия; «сумерки» длились всего часа четыре, и мы продвинулись немного. Температура была минус 40° С.
Первая серьезная неприятность произошла на третий день: мы обнаружили, что нарты Аллана дали трещину во всю длину полоза. В тот вечер мы разбили лагерь и занялись починками, что отняло у нас много времени, так как температура была около минус 43° С. Нам пришлось на скорую руку устроить укрытие, чтобы защититься от ветра, и зажечь два фонаря, так как было очень темно. На следующий день треснули нарты Фрица, затем мои, и за неделю уже все нарты имели большие трещины вдоль всей длины полозьев.
Появление трещин объяснялось не тем, что дерево было плохо выдержано, а очень тяжелой дорогой и низкой температурой, под влиянием которой дерево становилось хрупким. Нарты, проделавшие путь от мыса Барроу, к тому времени, когда мы разбили летний лагерь, уже основательно износились. Не было никакой уверенности, что они выдержат остальную часть пути. У нас было четверо новых запасных нарт, сброшенных вместе с хижиной в начале зимнего дрейфа. Они имели несколько иную конструкцию – гораздо более широкие полозья, достигавшие почти трех дюймов. Мы быстро починили эти нарты – просверлили дыры в полозьях, наложили металлические пластинки, скрепляя их болтами, и обмотали сыромятными ремнями, которые стянули края трещин. Так были отремонтированы все четверо нарт, и, к нашему удивлению, они выдержали путешествие до конца.
Мы находились в районе, где подвижки, вызванные сжатием льда, достигали фантастической силы. Разводье открывалось и вновь смыкалось, образуя нагромождение торосов; затем льдина раскалывалась в противоположном направлении и опять соединялась, создавая новый ледниковый вал под прямым углом к первому. Это продолжалось всю зиму, и к концу ее вокруг нас был сплошной хаос льда. Самые большие глыбы достигали в высоту тринадцати футов, нагромождения льда напоминали огромное поле валунов.
Таковы были трудности, вставшие перед нами в первые несколько дней. В среднем мы проходили около двух миль в день и при подобном темпе не имели никаких шансов куда-нибудь добраться. Спустя неделю меня начали беспокоить темпы нашего продвижения. Однако вскоре условия улучшились, и мы стали двигаться быстрее, ориентируясь по Венере, единственному видимому небесному телу. Ни солнце, ни луна еще не взошли, но 9 марта облака отразили солнечный свет. Температура тогда была самая низкая за все время путешествия – около 48° С. В пути мы находились ежедневно часов восемь; каждый день, изнемогая от усталости, мы проводили на открытом воздухе при температуре минус 45° С примерно десять часов.
Я прекрасно помню некоторые из этих дней. Оглядываясь на двигавшиеся позади нарты, я видел только облако пара, которым они были окутаны. При поворотах моему взгляду открывался вид сбоку, и я наблюдал лишь длинную полосу пара, волочившуюся за тяжело дышавшими, тянувшими изо всех сил собаками. Когда нарты останавливались, облачко пара рассеивалось, но на ходу, окутанные паром, они являли взору потрясающее зрелище, напоминая паровоз, оставляющий за собой большой султан белого дыма. Если нарты шли зигзагами через проходы в нагромождениях льда или через трещины, они оставляли за собой зигзагообразную полосу пара. При полном безветрии она висела неподвижно долго, чуть ли не четверть часа или даже больше. Если нарты двигались прямо на меня и дул встречный ветер, то выделялась резко очерченная тень человека и собачьей упряжки на одной стороне, а на другой – тянулся огромный шлейф белого пара, выдыхаемого ими и уносимого вдаль. Запомнилось и появление солнца. Сначала оно поднималось низко над горизонтом, рефракция делила его на несколько сегментов, напоминающих раздельные дольки апельсина. В поднимавшихся над горизонтом лучах пар, окутывавший собак,
